— Ну-ка, друг, скажи, где находится эфиралган у пса?
По натуре Шубодеров был истинным тюремщиком. Уйдя со службы и еще никуда не устроившись, он заполнил квартиру клетками с птицами. Ему нравилось держать кого-то взаперти и предупреждать попытки побега.
Подойдя к главарю, все еще распростертому на полу, Шубодеров взял его за воротник, поднял, поставил на ноги.
— Ну, абрек, твоих во дворе я уже замочил… Колесников удивленно вскинул брови:
— Ты что, Денис Григорьевич, всерьез?
— Конечно. Кавказский народ горячий. Их там поливают из шланга. Пусть охладятся. Колесников засмеялся.
— Это я уже знаю.
— Сергей Сергеевич, что с этим эфералганом делать? Может, выкинуть из окна? Скажем, сам хотел убежать…
Партком вернулся к своему столу. Спокойный, улыбающийся. Дыхание ровное, движения точные. Положил пистолет перед собой.
— Не надо, Денис Григорьевич. Этот — как ты его назвал? — теперь мои кунак. Посади его в кресло, и все свободны. А этих двух, — он указал на обезоруженных боевиков, — искупайте дополнительно. Пусть охолонят.
Оставшись вдвоем с черноусым. Партком спросил:
— Тебя как зовут?
— Канташ. — Затем помолчал и добавил: — Шахабов.
— Чеченец?
— Ингуш.
— Ну, прекрасно! Теперь, Канташ, давай поговорим откровенно. Под твое слово, что не станешь трепаться.
— Не буду.
— Отлично. Согласишься — заключим договор. Не согласишься — я тебя и твоих мокрых волков отпущу к чертовой матери с условием, что вы здесь появляться не будете.
— Не будем. — Канташ угрюмо соглашался на все условия.
— Я с каждого возьму подписку. Но это потом.
— Зачем подписку?
— Затем, что, если нарушит слово и мы его поймаем, — расстреляю.
— Понимаю.
— Теперь вопрос: ты хотел хапануть тачку для себя или на сбыт? Только честно.
— На продажу. Деньги нужны, начальник. Жизнь теперь трудная.
— Хорошо, Канташ. Еще вопрос: сколько машин ты сможешь сбыть в месяц, если я их буду тебе поставлять.
Канташ уловил в голосе Парткома деловую заинтересованность и воспрянул духом:
— Э, начальник! Сколько дашь, столько я продам. Кавказ большой. Деньги есть большие. Что сегодня нужно горцу? Автомат «калаш» и автомашина. Есть они, горец — царь.
— Здраво мыслишь. Мы сойдемся. Но учти, под твое честное слово тачки давать не смогу.
— Как же быть?
— Получать будешь под залог.
— Деньги?
— Зачем? Твои ребята. Берешь машины, оставляешь двух. Привозишь деньги — я их выпускаю. Получаешь новую партию машин — забираю новых людей.
Канташ улыбнулся, отчего его лицо приобрело выражение, типичное для горцев, торгующих на базарах, — умиротворенное, доброжелательное, а голос сделался медово-сладким.
— Ты умный человек, начальник. Я тебя не обману.
— Посмотрим.
Так заработал конвейер Европа — Кавказ. От белорусской границы машины, поставляемые паном Станиславом, люди Акробата везли на трейлерах в Придонск. Везли открыто при сопроводительных документах, с печатями и множеством виз, все чин по чину. И никто не оставался внакладе на длинном и трудном пути: всем, кому следовало, давали на лапу. Давали по-крупному, не жалея. Зато все, кто на лапу брал, оказывались на крепком крючке и подсечь их в любое время не составляло труда.
В Придонском автотехцентре умелые мастера готовили машины к продаже: с ювелирной точностью подправляли заводские номера, меняли показания спидометров, готовили новую техническую документацию.
Затем рули попадали в руки абреков Канташа Шахабова, и машины исчезали в синеватых далях Кавказа.
С Кавказа в обратном направлении текли денежки. Капиталы Парткома росли. Фирма его процветала, вызывая нездоровую зависть конкурентов.
Именно к Парткому обратилась за помощью Лайонелла. У нее были достаточные основания для того, чтобы найти с ним общий язык.
Любовницу Порохова, с которой не раз встречался в обществе толстосумов. Колесников встретил с подобающей вежливостью и предупредительностью: предложил кресло, поставил на столик виски, лед, остальную муру, которая вносит в обстановку легко ощутимый иностранный дух. Пить виски, играть в теннис, носить штаны от Кардена, разъезжать на иномарке — разве это не возвышает в глазах общества его новых властителей?
— Сергей Сергеевич, — Лайонелла брала быка за рога, — мне нужны три новые машины.
— Милая моя гостья! — Партком умело изобразил одну из своих улыбок — ласковую и одновременно удивленную. — У меня не автозавод. Техцентр — всего лишь ремонтное предприятие.
— Я знаю. — Лайонелла держала позицию твердо.
— И все же пришли ко мне?
— Да. Именно к вам.
— Тогда вы должны понимать всю деликатность проблемы.
— Прекрасно понимаю.
— Значит, вы должны знать, что мои машины продаются там, — Партком махнул рукой в неопределенном направлении. — Для этих марок у нас неподходящий климат.
— Сергей Сергеевич, мы прекрасно понимаем друг друга. Не так ли? Мне нужны три «жигуля-девятки». Те, что получат этих лошадок, в зубы им заглядывать не станут. Да и пастухи на дорогах от любопытства воздержатся.
— Вы роковая женщина. Я не смогу устоять. Кстати, для чего вам машины?
— Дорогой Сергей Сергеевич! Я не спрашиваю, откуда они придут ко мне. Верно? Может, не стоит выяснять, куда они уйдут?
Партком развел руками:
— Снимаю шляпу. Говорить с такой женщиной, как вы, — одно удовольствие.
Сделка былазаключена.
Лайонелла сразу же принялась за выполнение второй части своего плана. Она продумала и расписала его в уме до мелочей. Ей теперь был необходим человек, который взял бы на себя организацию и руководство фирмой.
На поиски ушло несколько дней — это оказалось самым трудным во всем замысле. Подсобила верная подруга Жанна. Она назвала Лайонелле имя: — Ольга Тимофеева.
— Кто она?
— Была завом овощного магазина, теперь стала председателем торгового товарищества. Баба — оторва. Таких еще поискать.
— Оторву я и на помойке найду. Мне нужна деловая.
— Она с башкой, — заверила Жанна.
— Можешь доказать?
— Запросто. На социалистической капусте и морковке Ольга построила дачку, купила кооперативную квартиру. Позволяет себе заводить молодых любовников.
Лайонеллазасмеялась.
— Последний аргумент — самый убедительный. Сведи меня с этой бабой.
Знакомство состоялось в ресторане «Веселый якорь». Как это якорь может быть веселым, никто не знал, однако название привлекало.
В небольшом полуподвальном помещении было прохладно и тихо. На столах хрустели крахмалом выглаженные до блеска скатерти.
Лайонелла прекрасно понимала — отвлечь торговку от легкого, привычного, а потому кажущегося надежным бизнеса можно будет лишь тогда, когда продемонстрируешь ей силу настоящих, не овощных, денег.
Рослый официант со смазливым лицом провинциального актера-любовника подал меню Тимофеевой. Было видно, как у той округлились глаза: цены пугали своей бессовестностью. Выбирать блюда пришлось Лайонелле.
— Кельнер, — сказала она, возвращая карту, — я отметила нужное карандашом.
На столе очень быстро возникла гастрономическая икебана: красная икра, черная икра, крабы, соленые орешки, жульены… На первое пошла донская тройная уха, на второе — шашлык по-карски. Полилось шампанское и коньяк…
Лайонелла с интересом изучала Тимофееву.
Лицо крупное, щекастое, как у колобка. На скулах — густой, почти морковного цвета, румянец — простенькое ухищрение косметики. Ресницы густо покрывала тушь, наложенная столь небрежно, что сухие ее частицы висели на волосинках большими шматками.
Толстые, похожие на сосиски пальцы украшали массивные кольца: на левой руке их было два (причем одно с красным фианитом), на правой — аж три (одно с синим камнем, напоминавшим сапфир).
Фигура Тимофеевой дышало здоровьем и нерастраченной бабьей силой. Во всем — в размерах бедер, в движениях — ощущалась необычная капитальность: такая если выпьет, то не меньше стакана; если решит скрутить и оженить на себе кого-то, как ни будь мужик склизок и верток — из ее рук не выкрутится.