- Что...?
Выжрын поднялся и поглядел на американца сверху.
- Все правильно. Сейчас ты заснимешь смерть Ксавраса..
Смит, визжа, набросился на него. Но у него не было ни малейших шансов. Именно потому-то и нельзя было победить полковника в любом из столкновений - на кулаках, на расстоянии, в воздухе и на земле, в поле и на карте; он еще до тебя самого знает все твои движения, намерения, мысли.
Сейчас же он попросту отступил на шаг и пнул левым боковым краем сапога в колено Айена. Связки треснули, в средине что-то хрупнуло и переместилось. Вопли Смита перешли в стоны; американец свалился на землю.
- Успокойся! - рявкнул Ксаврас. - Уже поздно. Все равно ты бы не успел отбежать на безопасное расстояние.
- Когда? - сквозь зубы прошипел от боли Айен.
- В четверть второго.
Смит лишь расплакался от бессилия. Он чувствовал, как натекает кровь в суставную сумку; колено напухало с ужасающей скоростью. Он не мог шевельнуть ногой, чтобы не вызвать нового приступа боли.
- Ты завлек меня сюда... И я умру... О Боже, бомба, бомба, опять эта чертова бомба... Ксаврас, ты убийца!
- Ведь ты же ничего не почувствуешь. Бомба взорвется над землей, неподалеку от нас. Мы просто испаримся. Опять-таки, у тебя не будет болеть нога.
- Ты с ума сошел!
- Про это ты уже говорил.
Айен метался как в приступе горячки.
- Но почему, почему, почему? Зачем эта бомба на Краков, что это даст, и вообще, по чьему приказу, Гумова? Так что это ему даст, ведь нет же никакого смысла...
- Лично мне приходит в голову несколько объяснений. Но прежде всего это самый дешевый, самый экономичный с точки зрения Гумова способ обеспечить для себя западный фланг; армия ему нужна против китайцев, а с этой стороны на него никто нападать не станет, зная, что в случае чего получит по башке атомной бомбочкой, а ведь у Гумова их запас достаточный, это он себе позволить может, да и после Москвы мало кто станет отрицать его моральное право на месть.
Полковник повернулся спиной к американцу, сунув свои багровые руки в карманы. Он стоял так и глядел на город. Смит со своей лягушечьей перспективы видел темный султан дыма от Вавеля, черной короной расстилающийся над головой Выжрына.
Айен фыркнул гневным плачем и яростно выругался. Ксаврас оглянулся на него через плечо. И тогда американец увидал его лицо, атласную меланхолию в глазах - и чуть ли не завопил от страха, потому что это было точно то же самое, что видел он через объективы своего шлема на лице Выжрына, когда тот пытал и убивал генерала Серьезного.
- Прости, - сказал Ксаврас тихо. - Я был должен.
- Ну что ты был должен, что тебе было нужно, ты, сука?! - завыл Смит. - Что, должен был затащить меня сюда на верную смерть? Это был должен?
- Да, - ответил полковник. - Варда в расчет не входил. Мне нужен был ты.
- Ни хрена, его убил снайпер, когда он пошел посрать в кусты, а я попал в списки, потому что чертов Ковальский поломал ногу!
Выжрын отрицательно покачал головой.
- Я отправился за Вардой и выстрелил ему в голову. Пуля прошла навылет. Пулю и гильзу я забрал. Это должен быть именно ты.
Смит уже только выл на одной и той же ноте; он не хотел слушать Ксавраса, не хотел что-либо знать, он ничего не хотел - вскоре он должен был умереть и ничего с этим поделать не мог.
Выжрын опять уселся на траву. Он глядел на город, на людей. Над Краковом постепенно собирались низкие тучи; будет дождь. Где-то в районе Братской кто-то обнаружил пропущенный вчера запас фейерверков, и неожиданно над крышами распустилась комета искусственных огней.
Более часа прошло, прежде чем Смит пришел в себя настолько, чтобы размышлять более-менее логически. Он потащился под камень, оперся на него спиной. Поправил антенну, положил компьютер на бедре. Связь с Нью-Йорком была открыта, но он даже и не знал, а что, собственно, передать людям из центра. Он лишь тупо пялился в спину находящегося в пяти-шести метрах Выжрына, который сидел столь неподвижно, как будто бы вообще уже перестал дышать.
Смит потянулся за шлемом. Он знал - мелькало у него в голове - он все знал. А значит, не было никакой благодарности, я вовсе не спас ему жизнь, не защитил от пули Шмиги; не было никакой благодарности, и вообще не было каких-либо чувств. Разве что, за исключением одного. Или даже, тех немногих, которым вовсе и не нужно развиваться - признания подчиненности другого лица. Ведь чем мы для него являемся? Не равными же ему людьми; или это он сам вовсе не человек. Не может быть и речи о равновесии. Он сражается? Спорит? Гневается? Исповедуется? Играется? Стыдится? Радуется? Ничего подобного; никогда он не был способен к чему-либо подобному. Он только выбирает пути.
Айен начал машинально манипулировать переключателями шлема.
- Я не смогу заснять твою смерть, - тихо сказал он. - Вспышка и электромагнитный импульс выведут мою аппаратуру из строя.
- Знаю, - ответил на это Выжрын. - Смерти они не увидят. Зато они смогут видеть меня на экранах своих телевизоров на мгновение секунды перед нею; время записи будет сравнено со снимками с военных спутников, и тогда они убедятся. Передашь столько, сколько будет можно. И оно даже лучше, что не до конца. Когда нет трупа, когда нет тела, когда нет чего исследовать, измерить, взвесить - вера растет. Здесь не нужны числа; тут нужны образы, картины. Просто-напросто, я вознесусь на небо.
Смит взвесил шлем в руке, глянул на обделанный голубем ближайший камень.
- Вот только я на все это не согласен. Ничего я не стану снимать. Не будет никакого прямого эфира, не будет никакой легенды.
- Будет, будет.
- Ты так уверен?
- Иного будущего уже нет.
- Ты так уверен?
- Ты его уже не разобьешь. Вот Варда разбить мог. Немедленно, в первом же рефлексе он разбил бы шлем. Что ж, у него был весьма жесткий кодекс чести, опять же, он ненавидел меня.
- Как будто я тебя не ненавижу?
- Меня ты не ненавидишь. И никогда не ненавидел.
Смит долго, очень долго держал в руке тяжелый шлем. Рука вспотела, потом задрожала, в конце концов шлем пришлось отложить.
- Вижу, что ты обдумал все это весьма тщательно, - сказал он уже совершенно спокойным голосом. - Бог войны ХХ века. Мрачная легенда. А я должен быть твоим апостолом.
- Каковы времена, таковы и боги, и таковы их апостолы. Только радиус воздействия твоего электромагнитного Евангелия будет несравненно большим; обращения же в веру будут проходить гораздо быстрее и, их будет намного больше.
- Зато и вера будет намного мельче.
- Естественно. И я знаю, что она вызовет. На мне еще сделают сумасшедшие деньги; еще продадут меня в миллиардах экземплярах; будут проклинать от моего имени и творить от моего имени зло. Но так происходит со всеми богами. Я же, по крайней мере, дам верующим в меня свободу, я дам им Польшу. И не каждое божество может похвастаться подобной результативностью, а? - Ксаврас рассмеялся, но как-то неуверенно. - Это хорошо, что я, наконец, могу поговорить с кем-нибудь откровенно. И уже не имеет значения, что сейчас скажу, это уже ничего не изменит, ничего не отвернет; ну, разве что Шмига, он бы мог. Но про это я тебе морочить голову не стану: есть тайны и тайны. После нашей смерти останется только один человек, который знает правду. - Он снова рассмеялся. - Да, именно так и делают богов.
Начал капать дождь. Но они даже и не пошевелились.
- Тринадцать лет... Какая бездна для вероятности. Ты, Ксаврас, ты снова продолжаешь врать. Помнишь, что я говорил тебе о хаосе? Ну сколько ты мог передать информации Конраду, чтобы обладать уверенностью, что тот с пути не сойдет? А?
Выжрын оглянулся на американца, показав ему свои багровые руки; вновь на его лице была та самая неуверенная усмешка.
- Это вовсе не стигматы, никакие не отличительные знаки. Их кодируют рецессивные гены. В отличие от тех, которые важны на самом деле. Ведь работами Жанно я интересовался неспроста.
Смиту понадобилось много времени, чтобы понять. А поняв, застыв от изумления, он глянул полковнику прямо в глаза - как будто бы увидал над собой готовящуюся втоптать его в землю лапу дракона, указующий на него с небес Божий перст. Неизбежно, непонятно и ужасно. Можно только лишь закрыть глаза.