Тем временем Клеопис вопила, не переставая, и по склону уже торопился народ: рыбаки из причалившего внизу яла, рабы, направлявшиеся с тюками в гавань. Дюжина людей со всех сторон приближалась к месту происшествия. Незнакомый моряк так и не произнёс ни одного слова. Гермиона обратилась к нему:
— Спаситель, назови своё имя! И будь вовеки благословен!
Рыбаки были уже (Совсем рядом. Моряк строго поглядел в глаза Гермионы:
— У меня нет имени! И ты ничего не должна мне!
Он бросился бежать вверх по склону широкими прыжками. Клеопис немедленно умолкла, бросившись к Гермионе, побелевшей как полотно. Демарат неловко поднялся на ноги. Полученные пинки — безусловно, заслуженные — привели его в разум. Он что-то сказал рыбакам о моряке, попытавшемся напасть на Гермиону, и о том, как сам он мужественно избавил её от приставаний негодяя, но споткнулся и не успел задержать его. Повесть сия отнюдь не выглядела безупречной, однако желающих проверить её не нашлось. Несколько человек бросились было вверх по склону, но моряка уже не было видно. Гермиона по-прежнему молчала. Сделав из вёсел и парусины носилки рыбаки понесли её к матери, Демарат же постарался как следует умаслить Клеопис, чтобы та не наговорила чего-нибудь лишнего Лизистре. Гермиона молчала до самого дома. Там, оказавшись в своей комнате, она наконец произнесла:
— Это был Главкон! Я видела сегодня Главкона!
— Это был сон, филотатэ, — заверила её Лизистра, поправляя подушку. — Полежи и отдохни.
Однако, тряхнув волосами, Гермиона повторила:
— Это был не сон. Нет, не сон. Главкон был рядом со мной. Он говорил со мной и смотрел на меня, и я сразу узнала его. Он жив. Он спас меня. Но почему он не возвращается домой?
Лизистра расстроилась. Она немедленно послала за лучшими в городе врачами и отрядила раба в храм Асклепия, находившийся в недалёком Эпидавре, чтобы тот принёс в жертву богу-целителю двух петушков за выздоровление дочери. Знахарка, пользовавшаяся авторитетом среди рабов, посоветовала приложить к голове Гермионы щенка, чтобы тот оттянул на себя горячечные токи. Спустя несколько дней Гермиона оправилась от потрясения, силы вернулись к ней, и молодая женщина потянулась к собственному ребёнку. Сидя у кроватки Феникса, она то и дело повторяла:
— Твой папа жив, я видела его, сынок! Он жив!
Однако более всего озадачило Лизистру то, что Клеопис ни в чём не противоречила своей молодой госпоже и помалкивала о том, что же произошло на склоне.
Глава 4
В ночь после происшествия на склоне Демарат принимал в своих покоях самого Хирама. Усердный финикиец провёл в Трезене несколько дней, посвятив их делам, о которых знали лишь сам он и его господин. Оратор перебинтовал лоб, чтобы скрыть синяк, оставленный увесистой сандалией Главкона. Бледный Демарат сидел в кресле, обложившись подушками. Он явно ожидал своего гостя, о чём свидетельствовала краткость неизбежных приветствий.
— Ну, драгоценный мой, ты отыскал его?
— Да изволит высочайший выслушать ничтожнейшего из своих рабов…
— Ты слышал меня, лис… Ты нашёл его?
— Пусть это решит сам господин мой.
— Чтоб тебя Кербер сожрал, приятель, впрочем, боюсь, отравится. Выкладывай, что знаешь, и поменьше слов. Мне известно, что он скрывается в Трезене.
— Смилуйся, господин мой, смилуйся. — Хирам тёр руку об руку, и ладони его двигались как смазанные маслом. — Если мой благородный хозяин соизволит, он может выслушать одну достойную женщину, которой известно кое-что интересное.
— Пусть входит.
Хирам вышел, и вернулся в комнату с особой, оказавшейся не кем иным, как Лампаксо. Прошедшие два года не убрали морщин с её щёк, не сделали более мягким лицо и менее колким язык. Заметив её, Демарат привстал в кресле и дружески протянул руку, повинуясь инстинкту демагога:
— Ах, моя добрая госпожа, кого я вижу? Не жену ли нашего известного рыботорговца Формия? Хороший человек. Как он сейчас?
— Неважно, кирие, неважно.
Лампаксо поглядела вниз, на грязный хитон. Подобное внимание, оказанное персоной, едва уступающей в популярности Фемистоклу и Аристиду, льстило ей.