— Подземные боги! Ты был здесь в плену? Откуда идёт это судно?
— Из Трезена, — выдохнул спасённый. — И если ты любишь Афину и Элладу…
Формий обернулся, и вовремя: он успел перехватить Хирама у самого люка.
— Хватайте этого змея, вяжите его и пытайте. Он знает всё. Пусть говорит, иначе Эллада погибнет.
— Успокойся, друг, — посоветовал ему Кимон.
Хирам потянул из-за пояса кривой нож.
Однако два крепких греческих морехода немедленно схватили его и разоружили.
— Ах ты, падаль, — кивнул Формий, погрозив кулаком пленнику. — Наконец-то и честный человек получит возможность порадоваться. То-то будет веселье, когда Зевс прихлопнет за тобой крышку Тартара.
— Тихо! — скомандовал наварх, смущённый яростью Формия, завываниями Лампаксо и стенаниями Хирама. Найдётся ли хотя бы один человек в здравом уме на борту этого корабля?
— Если тебе угодно, мой добрый наварх, выслушай меня, — наконец разомкнул свои уста третий из эллинов.
— Кто ты?
— Проревт с «Алкионы», мелосского судна. Но обо мне потом. Если тебе дорога Эллада, потребуй, чтобы Хирам сказал, где он спрятал послания, полученные в Трезене от изменников.
— Хирам? Великий Аполлон! Тот самый, который всегда ползал возле Ликона на Истме. Если он действительно везёт с собой письма, я сумею найти их. Ну, — голос Кимона сделался суровым, — где письма?
Посеревший, как труп, Хирам едва сумел разомкнуть губы:
— Формий ошибается. Твой раб не знает, о чём идёт речь.
— Ну да! — воскликнул Кимон. — Ложью от тебя воняет, как чесноком. Будешь молчать? Но я творю чудеса не хуже Асклепия, и у меня говорят даже немые. Верёвку и шкворни, Наон.
Названный мореход обмотал верёвкой голову финикийца, вставив в неё у затылка шкворень.
— Крути, — скомандовал Кимон, и двое моряков схватили финикийца за руки.
Наон натягивал верёвку всё туже и туже. Звериный стон сорвался с уст финикийца. Глаза его выкатились из орбит, но он молчал.
— Ещё, — приказал наварх, и на сей раз смертный стоп изошёл из груди Хирама:
— Пожалей! Смилуйся! Голова моя раскалывается. Я всё скажу!
— Говори быстро, пока не вытекли мозги. Наон, ослабь верёвку.
— В мачте. В каюте. — Хирам по одному выплёвывал слова. — Там есть колышек. Его надо вытащить, а за ним тайник. Там и найдёте письма. Горе! Горе! Да будет проклят тот день, когда я появился на свет. Да будет проклята моя мать, выносившая меня.
Несчастный повалился на палубу, прижимая руки к вискам. Теперь на него не обращали внимания. Кимон сам сбежал в каюту и вынул колышек из гнезда. В нише обнаружились туго свёрнутые, плотно исписанные листки папируса, запечатанные печатью. Наварх повертел их с любопытством, а потом на глазах мореходов прислонился к мачте, сделавшись едва ли не бледнее Хирама. Кимон сунул письма в руки находившегося рядом проревта.
— Узнаешь эту печать? Говори правду.
— Незачем уговаривать меня, наварх. Печать простая: Тезей убивает Минотавра.
— И кто же, во имя Зевса, пользуется в Афинах такой печатью?
После недолгого молчания побледнел и проревт.
— Уж не хочешь ли ты сказать…
— Демарат!
— Почему бы и нет, — произнёс доселе молчавший пленник, подошедший поближе и стоявший теперь возле Кимона.
Голос его на сей раз прозвучал иначе, и наварх вздрогнул.
— Фемистокл сейчас на борту «Навзикаи»? — спросил бывший пленник, а Кимон глядел на него, не в силах вымолвить ни слова, спрашивая у себя самого, не сошёл ли с ума и он.
— Да… Но твой голос, лицо, манеры…
Незнакомец прикоснулся к его руке:
— Кимон, неужели я настолько переменился, что ты не узнаешь меня?
Сыну Мильтиада сил было не занимать. Он с усмешкой смотрел на муки Хирама и бестрепетно вышел бы навстречу собственной смерти. Но сейчас дрогнул и он. С криком сразу и радости и удивления он обнял освобождённого пленника. Изменник он, не изменник — какая разница! Кимон забыл обо всём, увидев перед собой давнего друга.
— Друг моих детских лет!
Оба расцеловались. «Навзикая» была уже рядом, готовая прийти на помощь, если «Бозра» окажет сопротивление.
Фемистокл находился в своей каюте в обществе Симонида, когда к нему явились Кимон и Главкон. Выслушав наварха, флотоводец принял нераспечатанный пакет и велел поэту и Кимону удалиться. Едва ноги их затопали по лестнице, Фемистокл повернулся к изгнаннику и приказал: