Гулом роя пчёл пронёсся по просторной палате одобрительный ропот. Тем не менее пронёсся он над собравшимися лишь по той причине, что при персидском дворе было принято выражать вслух одобрение говорящему. В глубине же сердца персы, не забывшие про Марафон, не хотели новой войны, хотя Ксеркс и утверждал, что вся правда о Марафоне ещё не стала известной. И посему вельможи были довольны, когда со второго из сидений, почивавших на когтях золотых львов, поднялся старый Артабан, сын Гистаспа и дядя Ксеркса со стороны отца. Он проговорил:
— Государь! Если ты хочешь знать, истинно ли твоё золото, сравни его с другим! Ты сказал собственное мнение и слышал Мардония, сопоставь эти слова с моими. Разве я в прошлом не советовал твоему отцу и брату моему Дарию не идти войной на скифов? Он не послушался моего совета, и войско его погибло в Скифии. Ты хочешь построить мост через Геллеспонт, чтобы переправить своё войско в Европу. Что будет, если враги уничтожат мост через пролив? Как тогда вернётся домой твоё великое войско? Будь осторожен, о, великий царь! Самая большая опасность всегда угрожает высочайшему из смертных. Молния поражает башни и слонов, а муравьи невредимыми переживают грозу в своём муравейнике. А тебе, Мардоний, не следует позорить греков! Твоего пренебрежения они не заслуживают. Тебе надлежит вспомнить всё, о чём ты забыл или что ты предпочитаешь толковать на свой собственный лад! Тогда ты не сможешь навлечь на персов беду. И сам не окажешься распростёртым где-нибудь на аттической или лакедемонской земле, на прокорм псам и стервятникам.
Мудрые эти речи, подкреплённые авторитетом возраста, не пришлись по вкусу ни Ксерксу, ни Мардонию. Тем не менее, как и всегда, тронный зал обежал одобрительный ропот вельмож. В конце концов, никогда нельзя было заранее предсказать, какое именно решение примет царь. Мудрость и предусмотрительность требовали благопристойного одобрения. В гневе поднявшись с места, Ксеркс крикнул:
— Ты трус и старая баба! Я оставлю тебя здесь среди прочих женщин. Я сын Дария и числю среди предков своих Гистаспа, Арсама, Кира, Камбиза и Ахемена. Я не могу быть меньше их. И мне не нужно меньшего, чем власть над миром. Я хочу войны. И я решил воевать.
Вельможи с ужасом внимали Ксерксу. Тем не менее согласное пчелиное жужжание вновь огласило тронный зал, просочившись сквозь бороды. Артабан опустился на своё сиденье, мрачно повесив голову. Мардоний весело, словно молодой лев, оглядывался по сторонам, а Ксеркс обратил к собравшимся золочёную спину, показывая тем самым, что совет закончен.
Он отправился в свои покои, удовлетворённый тем, что вельможи одобрили задуманный им поход против Греции.
Череда князей, сатрапов и вельмож потекла из тронного зала. И в пустующем зале, над которым на сотне колонн парили поддерживающие балки кровли двойные быки, стал более заметным оставленный царский трон, украшенный оскалившимися львами.
Такие же львы, символ высшей власти и силы, шествовали друг за другом на покрытом глазурью фризе, окружавшем неизмеримо огромный зал: львы белые, как слоновая кость, с зелёными и синими гривами, львы, напрягающие мощные плечи, львы с оскалившимися пастями и высоко поднятыми хвостами.
Когда зал опустел, Атосса, мать Ксеркса, близоруко щурившаяся старуха, тело которой полностью скрывала фиолетовая мантия, появилась из-за позолоченной решётки. Обратившись к теснившимся возле неё трём другим царственным вдовам Дария, старшая над ними, она произнесла:
— Можно не сомневаться: война состоится. Мне нужны рабыни — афинские и дорийские. Лучших я не встречала.
Глава 2
Как только Ксеркс оказался в полном уединении, ночь и молчание придали случившемуся событию несколько другой облик, чем тот, в котором представало оно перед ним, когда царь смотрел на своих сатрапов. Присев на край ложа, опирающегося на львиные когти, — точнее, престола, но престола ночного, Ксеркс подпёр ладонью бородатый подбородок. Царь невольно обнаружил перед собой уйму сложностей.