— Несчастные! Почему вы здесь сидите? Оставляйте свои дома и скалу Акрополя! Бегите на край земли! Афины будут разрушены.
Послы поднялись. Пифия, охваченная священным исступлением, продолжила:
— Город ваш станет жертвой пожара, а Арес, грозный бог, явившийся в колеснице с Востока, уничтожит стены и башни не только вашего города, но и других городов! Пламя пожрёт ваши храмы, уже содрогающиеся от ужаса… Внемлите, ибо чёрная кровь уже капает с крыши. Горе вам, о афиняне! А теперь оставьте моё святилище и вооружитесь отвагой, чтобы мужественно встретить такую огромную беду.
Бросившиеся вон из храма послы прежде всего принялись рассматривать его крышу. Никакой крови с неё не лилось. Посему на следующий день они осмелились возвратиться и уже со смирением, подобавшим просителям, с оливковыми ветвями в руках вновь обратились к оракулу Аполлона.
Став на колени перед пифией, они вознесли молитву:
— О, Феб Аполлон! Даруй нам, с масличными ветвями в руках преклонившим колени перед тобой, более благоприятный ответ. Иначе мы останемся здесь на коленях, пока не умрём.
Тогда из клубов благовоний до слуха их донёсся голос Аристоники:
— Тщетно Афина Паллада стояла перед отцом своим Зевсом и молила родителя помиловать её город. Ничто не способно растрогать его. Слушайте же, афиняне, последнее и непререкаемое слово вашего бога. Когда враг захватит всю землю Кекропа и священный Киферон, Зевс дарует своей дочери и её городу деревянную стену. Оставьте свой город, афиняне, оградитесь деревянной стеной.
— Деревянной стеной? — недоумевали оставшиеся на коленях послы.
— А ты, о благословенный Саламин, — продолжала пророчица, — станешь погибелью мужам, жёнами рождённым. Погибнут они, повторяю, если собраны или расточены будут плоды, дарованные Деметрой!
Посланцы направились домой, в Афины.
Глава 17
Гений Аттики вызревал в Афинах. Пусть он не был наделён совершенной мудростью, пусть он не был одарён в искусствах, гений эллинского гуманизма мужал. Гуманизм этот ещё не бросил вызов богам, как случилось после в науке и искусстве. Но, оставаясь в доступных человеку пределах, он стремился к гениальности. И в полной мере своё проявление он нашёл в Фемистокле. Все эти качества, тонкие и сильные, весёлые и серьёзные, хитрые и простые, государственные и военные, которые ещё дадут в своё время плод в душе смертного, родившегося в этой южной земле, было соединено в Фемистокле, ораторе и полководце. И Персия могла противопоставить ему лишь вызывающую надменность своей колоссальной силы, лишь слепое повиновение, на котором основывалась автократическая власть Персидской державы.
Во дни своей пылкой юности Фемистокл, сын Неокла, был хвастливым мотом, ночным гулякой, от которого отказался собственный отец. И тем не менее ещё почти мальчишкой он сражался рядом с Мильтиадом на Марафоне и заслужил прощение за прежние безрассудства. Блудный сын вернулся в своё отечество, изрядно выигравшее от этого, ибо в те дни любовь к родине была чем-то больше простого чувства привычки и безопасности.
Любовь к родной земле являлась синонимом добродетели, и в Афинах любовь к аттическому отечеству исключала любовь, например, к Спарте. Патриотическое видение мира с той поры несколько расширилось. Оно будет укрупняться и впредь, пока объектом его не станет весь земной шар. Ну а в те времена афинянин не знал добродетели высшей, чем любовь к Афинам — более сильной, чем любовь к Спарте и требующей, чтобы родной город стал выше всех городов и государств Греции.
Фемистокл, гениальность которого складывалась из множества противоречивых качеств, был человеком честолюбивым и скрывал свои стремления за маской любителя удовольствий. Но честолюбие было много сильнее, и развлечения отступили на второй план. Воздух Эллады благоухал юностью. Добродетели во всей их бесхитростной красе расцветали подобно плодовым деревьям, заглушая ветвями сорняки. Эллада, только поднимающаяся, становилась миром, совершенно отличным от Персии, ещё стоявшей в полном цвету. Фемистокл часто говорил, что лавры Мильтиада — несмотря на то что Ксеркс так и не признал победу греков в этом сражении — не давали ему спать. И владевшая Фемистоклом бессонница имела несколько иные причины, чем бессонница Ксеркса.
Когда теорои вернулись в Афины, предсказание пифии немедленно стало широко известным. Деревянная стена! Деревянная стена! Ужас, близкий к отчаянию, наполнил каждую душу. И тогда Фемистокл обратился к афинянам с речью. Непривычная нотка звучала в его голосе: