Следом за водой покрылось грязью и небо. Очаровательная чистота летнего дня исчезла; её затмили густые облака чёрного дыма, поднимавшегося над горящими кораблями. Скалы более не казались голубыми, поблек и ландшафт. Дышать стало уже почти невозможно. Над престолом Ксеркса ветер нёс искры, хлопья сажи сыпались с неба.
По замаранной воде отважнейшие из бойцов обеих сторон подплывали на лодках к рулевым лопастям кораблей и перерубали сдерживающие их канаты. Корабль лишался манёвренности и сразу выходил из строя, после чего его захватывали в кровавой битве на абордажных мостках, переброшенных с борта на борт.
Ксеркс побледнел, ибо горели в основном корабли Персии и её союзников. Как могло случиться, что морская битва, в исходе которой он не сомневался, вновь не удовлетворила его ожидания? Неужели эти греки в самом деле лучше персов разбираются в морском деле? Во всяком случае, они, в отличие от персов и их союзников, умели плавать. «Как же мои люди не обучены этому делу?» — подумал Ксеркс. И он задохнулся от бешенства, потому что эти растяпы не могли плавать, потому что они без всякого стыда тонули на глазах своего властелина, хотя греки — куда ни глянь — спокойно плыли к Саламину. Тревога Ксеркса становилась всё более и более ощутимой. Он уже не имел сил молчать. Наконец, вцепившись в руку Мардония, Царь Царей изрёк гулким голосом:
— Мардоний!
Больше ничего не нужно было говорить. Ксеркс заметил, что Мардоний бледен, как и он сам, что родич его ощущает то же самое. Торопливо оглянувшись вокруг, Царь Царей увидел, что и блистательные братья, зятья, шурины и племянники его, побледнев, внимательно смотрят перед собой. И наконец он сумел прошипеть следующие слова:
— Какое жалкое зрелище… перед моими глазами. Что касается Ахемена, я его…
Однако Ксеркс не успел промолвить, какую кару готов он назначить Ахемену, брату царя и главному среди флотоводцев, пребывавшему сейчас на борту великолепного сидонского корабля. Невзирая на всю прежнюю решимость владеть собою и оставаться на троне, царь вдруг поднялся. Дело в том, что он заметил в самой гуще битвы, посреди молотящих таранов, триеру Артемизии, царицы галикарнасской. Разодранные в клочья паруса на её судне горели. Триеру царицы преследовало афинское судно. Надрываясь, прогибая вёсла, гребцы уводили её от погони. Наконец корабль Артемизии добрался до своих. И там без малейших колебаний триера царицы галикарнасской ударила острым носом прямо в борт корабля Дамасифима, царя Калинды и союзника персов, попавшегося на её пути.
Протараненный корабль камнем ушёл под воду, а судно Артемизии продолжило свой бег, лишь чуточку вздрогнув.
Афинский наварх, решив, что он ошибся и что судно Артемизии сражается за греков, развернулся и направил свою триеру в другую сторону.
— И кого же это протаранила и потопила Артемизия? — поинтересовался Ксеркс.
Среди свиты Царя Царей было прекрасно известно о его расположении к Артемизии. И никто — пусть корабль этот и в самом деле узнали — не ценил в ломаный грош ни калиндийцев, ни Дамасифима. Трудно было предположить, чтобы кто-то из его моряков мог уцелеть и поведать о случившемся. И буквально за какое-то мгновение в свите составился заговор в пользу Артемизии. В этот критический миг Ксеркс совсем не думал о Дамасифиме, он вовсе забыл о существовании подобного союзника. Таких царьков под его рукой насчитывалось поболее сотни. Разве Ксеркс, Царь Царей, обязан помнить каждого из этих ничтожных монархов?
— Царь Царей! — раздался дружный возглас среди приближённых Ксеркса. — Артемизия хотя и женщина, но сражается отважно. Видел ли ты, как она протаранила и потопила афинское судно?
— Афинское? — переспросил Ксеркс.
— Афинское! Ещё какое афинское! — дружно вскричали племянники и зятья.
Не слишком уверенный в этом Мардоний помалкивал.
— Эта женщина сражается как мужчина, — молвил Ксеркс, — в то время как мужи мои…