Ему хотелось сказать: «сражаются как бабы», однако он сдержал себя. Посему, подозвав писцов, он продиктовал им:
— Записывайте! Артемизия, царица Галикарнаса, Коса и Нисира, протаранила и потопила афинскую триеру. Гордитесь, что вам выпала честь сделать запись о её подвиге.
Из лодки, подошедшей к основанию утёса, на котором был установлен престол, выскочил вестник. Он торопливо взбежал по выбитым в скале ступенькам. Шатаясь, без шлема, он в отчаянии пал к ногам Ксеркса и вскричал:
— Господин мой! Царь Царей! Ариабигн, сын Дария, твой царственный брат и командующий флотом, только что утонул. Протараненный корабль его пошёл ко дну вместе со всем экипажем.
— Что?! — в ярости взревел Ксеркс.
Следом за первым вестником последовал второй. Окровавленный и израненный, он бросился на землю перед царём и выдохнул:
— Господин! Должен сообщить тебе, что благодаря предательству жалких ионян, финикийские корабли уничтожены.
— Ионян? Ионян! — зарычал Ксеркс, в гневе стискивая кулаки. — Все они предатели! Дядя Артабан уверял нас в этом.
Перед престолом на земле распростёрся третий вестник, и пришедшие в замешательство писцы уже не знали, что и как им записывать.
— Царь Царей! А я, наоборот, сообщаю тебе, что ионяне с Самофракии протаранили и потопили афинскую триеру.
«Записывайте!» — указал жестом Ксеркс, и писцы принялись испещрять папирус торопливой клинописью.
Оба собрата унесли в сторону обеспамятевшего второго вестника. Тут насквозь промокший четвёртый повалился в полный рост перед властелином:
— Господин! Царь Царей! Эгинская триера только что потопила тот корабль, о котором говорил предыдущий гонец.
Стиснув кулаки, Ксеркс скрипнул зубами от ярости. Вестники сменяли друг друга, они целой очередью выстроились на вырубленной в скале лестнице. Даже округлые застывшие золотые панцири Бессмертных начали являть некое подобие движения.
Один за другим вестники повергались к ногам своего властелина, и если кто-нибудь появлялся с доброй вестью, следующий за ним тут же опровергал её. Становилось очевидно, что на победу в морском сражении надеяться не приходится.
В свой черёд Ксеркс обвинял в неудачном исходе сражения каждый из союзных ему народов и начальствующего над его флотом. И в то же время он со всё большим недоумением понимал, что небольшие афинские корабли не только выстояли против его армады, но даже могут вот-вот расправиться с ней. Это было немыслимо, невозможно и невероятно, однако с высоты своего престола Царь Царей не мог видеть ничего другого.
Тем временем самофракийцы перебрались со своего тонущего корабля на напавшую на него эгинскую триеру и, будучи превосходными копьеметателями, перебили её экипаж. Сие героическое деяние несколько ободрило Ксеркса и заставило его отвлечься от мыслей об ионянах-изменниках, о которых предупреждал его дядюшка Артабан. Однако царский гнев должен был выплеснуться, и он обрушился на финикийцев, чьи корабли погибли.
— Приказываю обезглавить всех финикийских навархов, потерявших свои суда! — ревел Ксеркс, поводя пьяными от гнева глазами под сбившейся набекрень тиарой. — Чтобы эти трусы не позорили людей более отважных, чем они!
Это мгновение — и новое волнение Царя Царей — спасло ионян. Сквозь дым было видно, что разбитый персидский флот в полном смятении стремится за остров Пситталия, в гавань Фалерона. Персы бежали. Все князья, в том числе и Мардоний, окружавшие Ксеркса на скалистой площадке, поднялись, провожая взглядом бросившуюся в бегство армаду.
Афиняне преследовали её, а эгейские корабли отважно шли ей навстречу. И армада очутилась в ловушке, запутавшись в собственных, слишком многочисленных вёслах. Мореходы бранились. Поражение было видно очам и слышно ушам. Сомнений более не оставалось.
— Ксеркс, — прошептал Мардоний, забывая обо всех придворных приличиях, — здесь теперь небезопасно!
На острове Пситталия, где ранее высадились тысячи персов, уже шёл бой — прямо перед носом Царя Царей. Аристид, враг Фемистокла, примирившийся с ним перед битвой, с отрядом преданных ему афинских гоплитов избивал персов.
Последним отчаянным взором Ксеркс обвёл продымлённый простор Саламинского пролива. Берега его исчезали за чёрными и серыми корпусами горящих судов, прежде синие утёсы и прозрачное небо сделались неузнаваемыми. Они превратились в край скорби, и волны выбрасывали на берег доски и трупы. И тогда Царь Царей сказал Мардонию одно только слово:
— Идём.
И все персы, находившиеся на скалистом мысу, повернулись спинами к морю: Бессмертные, племянники, зятья, шурины и братья, равно как и сам Ксеркс.