Она вскочила, умоляюще прижала руки к груди.
— Ты не можешь так говорить, Игорь!
— А как же я еще могу говорить? Как?! Хватит! Мы достаточно жертвовали для этих баранов! Мы им верили!..
— Но кому же тогда еще верить, Игорь?.. Да, они растерялись тогда, у нас на диспуте, и все равно — они хорошие, честные ребята... Они... Я знаю, мои девочки все для меня сделают, и я для них...
— Сделают! А потом в записочке попросят извинения!
— Но это же один раз...
— А завтра будет второй! А потом — третий, десятый, сотый! Вы думаете, они ждут, что им скажет Вера Николаевна?.. Что она им может сказать?.. Они уже разошлись, они уже побежали сочинять свои завтрашние выступления. Завтра на активе они докажут свою высокую сознательность!.. Скоты!..
Игорь выронил окурок и затоптал его тут же, на ковре.
— Скоты! — повторил он, смакуя это слово.— Настоящие скоты — и ничего больше!
Майя отступила к стеллажу, сжалась; она смотрела на Игоря с изумлением, почти с ужасом. Мишка надел очки; придерживая рукой дужку, как бы желая разглядеть Турбинина получше, сказал негромко:
— Так что же ты предлагаешь все-таки делать?
— Теперь уже поздно об этом спрашивать.
— Поздно?
— Да, поздно!
— Что ты хочешь этим... этим сказать?
— Разве не ясно? Да, конечно, мы можем еще раз показать себя героями, разозлить Карпухина и всех, кто там с ним будет... Потом выступят... эти бараны... потопчут нас копытами. Потом мы торжественно, под барабанный бой, положим комсомольские билеты. Рядом с билетом Бугрова. Это вы хотите от меня услышать?..
— Подожди,— сказал Мишка, помолчав.— Подожди...— он потер лоб.— Так ты предлагаешь...
— Да, вот именно, предлагаю.
— А... Клим?
— А что. Клим? Ему же сказали: все будет зависеть от того, как он поведет себя завтра. Единственный выход...
— Игорь,— с укором и даже страхом вглядываясь в него, проговорила Майя,— разве ты не знаешь Клима? Для него это невозможно!
— А кто он такой, Клим? Почему для нас возможно, а для него — невозможно?..
У Мишки вспухли губы.
— Нет,— сказал он.— Если мы... Если мы... Тогда его уж наверное исключат... Мы не должны...
— Тем более! — перебил, его Игорь.— Мы должны ему объяснить, что он может угробить нас всех!
Ощутив на себе взгляды Мишки и Майи, он пожалел, что выразился так грубо. И разозлился.
— Ну что вы смотрите? — крикнул он.— Чего вы смотрите?.. Как будто вы сами... Сами не понимаете!
— Постой,— сказал Мишка.— Ведь, кажется, еще вчера ты называл Клима... Как это...
— Ренегатом,— подсказала Майя.
— Да, ренегатом...
— Да, вчера! Вчера, когда я еще думал, что в райкоме с нами будут говорить по-человечески! И мы докажем, что мы правы! Вчера! Но разве вы не видите сами, что говорить с ними бесполезно? Что мы можем сделать? Кому нужно наше геройство? Мы можем кричать, не соглашаться, требовать — кто нас услышит? Не понять этого могут лишь дураки! Но мы кое-чему сегодня научились!..
Он говорил, говорил, и его слова падали в пустоту. Его не слушали. Его не слышали. Он мог бы орать, пока не лопнут барабанные перепонки — всё равно его не услышали бы.
Они не слышат или притворяются?..
— Пойдем,— пришибленно сказала Майя, не поднимая глаз, и потянула Мишку за локоть.
— Что же вы? Не согласны?..
Уже в дверях Мишка обернулся:
— Клим всегда тебя защищал, но я и раньше думал, что ты сволочь.
Коротенькое, беспощадное слово оглушило Игоря. Он остался стоять после их ухода все в той же позе, сунув одну руку в карман и в другой сжимая неведомо откуда взявшуюся фигурку Наполеона.
В комнату вошла мать. Он сел к столу, сделал вид, что занимается. Он так и не раскрыл тетрадку с экзаменационными билетами. Несколько раз он вставал, принимался ходить по комнате. Было около одиннадцати, когда потихоньку, чтобы избежать объяснений с матерью, он вышел из дома.
21
И все-таки он соврал.
Он вовсе не думал раньше, что Игорь — сволочь. Он просто считал, что Турбинин слеплен из другого материала,— не из такого, как он, Мишка, или Клим, или Майя. Из другого. А из какого именно — он не знал. Он узнал это лишь сегодня. Сейчас. И с той секунды, как они вышли от Игоря, им владело такое состояние гадливости, будто он проглотил таракана.
Они шли по малолюдной темной улице, направляясь туда, где жила Вера Николаевна. Оба молчали. Мишка размашисто вышагивал, заложив руки в карманы; Майя едва поспевала за ним, но Мишка этого не замечал.
Хорошие мысли чаще всего являются слишком поздно. Лишь теперь он сообразил, какими словами должен был ответить Турбинину. И хотя ему ничего не оставалось, как повторять эти слова про себя, у него пересохло горло, как будто он говорил их вслух целый час или даже два часа.