29
В то утро солнце было ярким, как слава. Чашечка будильника истекала серебром. Клим передвинул рычажок — звонок смолк.
Как хорошо! Впереди — бесконечность: десять дней каникул! Зарываясь в подушку, он чувствовал себя абсолютно счастливым. Но было что-то еще более важное и удивительное... Уже задремав, он вспомнил: Кира... Сотни блестящих глаз... «Автора! Ав-то-ра!» И снова — Кира... Нет, разве можно спать в такое утро!
В передней зашаркали калоши — Николай Николаевич отправляется в поликлинику. На калошах — медные буквы: «Н. Б.» К черту! Даже думать об этом сегодня противно...
Великолепно дала она по роже подлецу Шутову! Так и надо. Разве есть в целом свете человек, который бы смел коснуться ее — и не совершить святотатства?.. Все они — где-то внизу, а она — выше всех, ею можно любоваться только издали — и молча, молча, леди и джентльмены!...
Сколько раз вызывали на «бис» Мамыкина? Два или три? А Мишка... У кресла надломилась ножка, и оно рухнуло под ним, но Мишка нашелся: «Месье, под нами трещат стулья!».
Власть над людьми... Заставить их смеяться и плакать, и думать так же, как ты сам, и чтобы их сердца звучали в ритме с твоим....
Скрипнула дверь, застучали каблуки...
— Клим!..— голос из другого мира.— Да Клим же! Но Клим спит. Он даже похрапывает, боясь расхохотаться.
Надежда Ивановна уходит. На столе — записка: наколоть дров, принести хлеба... Ладно, наколем, принесем!..
Он даже думает: мы наколем, мы принесём... Кира! Она — как тонкое облачко, как легкая прозрачная дымка, окутывает его. Он — в ней, она — в нем...
Рывком сорвав одеяло, Клим спрыгивает на пол, потягивается — и вдруг замечает: какое тощее, щуплое у него тело, какая цыплячья грудь! А ведь Кира участвует в эстафете...
Ничего, нарастим бицепсы! Раз-два, раз-два!.. И утюги годятся вместо гантелей!
Дорогу, дорогу гасконцам!
Мы южного неба сыны!
Мы все...
Из крана, шипя, бьет ледяная струя. Б-р-р... Он бросает пригоршни воды на живот, на спину, на плечи.
Мы все под полуденным солнцем
И с солнцем в крови рождены!..
Тут же стоит она — и смеется; какой неловкий! Трижды ударил по чурбаку — и только три отметины! И-х-ряк! И-х-ряк!.. Мерзлое дерево, топор отскакивает, как пружина. Тем лучше!..
Дорогу, дорогу гасконцам!..
Наконец, чурбак треснул и развалился. Мороз — а от сосулек струится парок... Даже льду жарко!
Высоцкая вышла покормить кур.
— Цыпи-цыпи-цыпоньки!..
Упитанные .клушки суетятся, квохчут, ныряя под жиденькую струйку зерна.
— Тетя Феня, вы в театр ходите?
— Чего, милый?
— В театре, говорю, были?..
— В театре? Была, была... Как же... С Иван Ивановичем, покойником. А что?
Иван Иванович — ее муж, он умер десять лет назад.
— Вы сходите в театр, тетя Феня. С внуком сходите.
— И-и, мил человек... Где уж нам, старым... У нас дома тиятр кажын день...
Тетя Феня жалостно вздыхает.
Зять у нее пьет, колотит дочку...
Почему всегда счастье живет рядом с горем, радость — с печалью, молодость — со старостью? Неужели нельзя сделать, чтобы все люди — все! — стали счастливыми? Ну хоть на один день? Если бы люди были как сообщающиеся сосуды — он бы всех наполнил сегодня счастьем до самых краев!
Кира, Кира, Кира...
Мы все под полуденным солнцем
И с солнцем в крови рождены!
В магазине — очередь, пахнет кислым тестом, валенками.
— Что вы мне вешаете две горбушки?..
Хлеб — без карточек. Их отменили еще полгода назад. Если бы чуть раньше — Егор был бы тут... Эх, Егор!..
— Двигайтесь, двигайтесь, вы что, не видите, впереди вас лезут?..
Интересно, что бы теперь сказали сухари из толстых журналов? «Учитесь у Шекспира»? Ничего, леди и джентльмены, придет время — вы еще услышите о Бугрове!
Кира... Ки-и-ра... То — как дальний вздох, то — как отрывистое эхо...
Клим наскоро позавтракал холодной вермишелью: разогревать некогда! И снова улица. Трамваи с матовыми морозными стеклами, белые провода, свежие конские яблоки на дороге. И люди, люди, люди... Того и гляди кто-нибудь ткнет пальцем:
— Смотрите — автор! Он же написал «Конец дяди Сэма»! Вы знаете?..
Прохожие и вправду оглядываются на него. Или это лишь чудится?
А вон те две девочки... Они так странно на него посмотрели, а теперь шепчутся... Вдруг они вчера были на вечере в седьмой школе?
Так и с ума спятить не долго. Убрать дурацкую улыбку, Бугров!..
Под самым носом дохнула паром оскаленная морда лошади.
Ай, т-ты, куда прешь?..
...После яркого солнца настольная лампа показалась Климу тусклым пятном. Турбинин еще лежал в постели, на коленях «Воспоминания» Жюля Камбона, в шезлонге раскачивался Мишка.
— А-а, дамский любимец!..— проговорил Игорь зевая.
— Чей любимец?..
Клим схватил Камбона, чтобы стукнуть Игоря по голове, но тот задержал его руку:
— Почитай-ка вот это...— и протянул Климу коротенькую записку: «Бугров и Турбинин! Сегодня в десять вечера приходите в городской сад к фонтану. Ваши поклонницы».
Буквы брызнули в стороны и снова выстроились: «поклонницы»...
— Что за ерунда? Откуда ты взял?
— Принесли сегодня утром.
— Кто?
— Не знаю. Воткнули в замочную скважину.
— Забавно...— Клим присел на тахту, стараясь прикинуться равнодушным, вернул записку Игорю:
— Глупая шутка... _
— Ну, нет, синьор! Какая уж тут шутка? За тобой вчера девицы гонялись, как стая антилоп.
Клим снова схватил Жюля Камбона, но вовремя вспомнил:
— Да ведь записка —не только мне!
— А это неважно. Мне, вероятно, предстоит честь служить твоим оруженосцем. Но у тебя уже есть Санчо Панса, вы как-нибудь и без меня обойдетесь.
Клим великодушно прощал Турбинину все его намеки. Игорь еще переживал свое поражение. Смеяться над победителем — разве это не единственная отрада для побежденных?..
Клим сказал:
— Если уж кто и оказался вчера настоящим рыцарем, так это ты.
И откровенно признался:
— Я бы ни за что не додумался, что аплодисменты могут убивать наповал.— Клим расхохотался, представив себе растерянные физиономий Шутова и его приятелей.— Нет, это у тебя получилось просто классически!..
Игорь тоже засмеялся.
— А все-таки надо им бы вложить как следует,— сказал Мишка.
Он забрел к Игорю сегодня с утра, чтобы вернуть ему кое-какие брошюры о внешней политике Франции: как-никак он был министром иностранных дел, тут одним «бонжуром» не отделаешься... Записка, которую дал прочесть ему Игорь, сразу показалась Мишке странной. И когда Бугров и Турбинин, вдоволь похохотав над Шутовым, стали перебирать, кем все-таки могли быть эти самые «поклонницы», Мишка сказал:
— А если они в брюках ходят?
— Бидо из тебя получился неплохой, а Шерлок Холмс ты неважный, — скептически заметил Игорь.
Мишка задумчиво подул в кулак:
— На вашем месте я бы прихватил еще парочку ребят.
Его осмеяли.
— Как знаете...— Мишка вздохнул, глядя в потолок, закачался в кресле.
На загадочное свидание решили отправиться втроем.
30
Когда ему в лицо ударил, ослепив, яркий свет и он ругнулся: «Бросьте дурака валять!» — и Шутов сказал: «Уберите, все равно теперь не убегут», и фонарик погас, а Клим ослеп вторично — по голосам ему почудилось, что их очень много. Но глаза быстро привыкли к темноте, и Клим прикинул, что их человек семь или восемь, то есть всего по двое на одного, по двое, плюс какая-то дробь.
— А мы и не собирались бежать,— сказал Клим.
— А вы попробуйте,— усмехнулся Шутов.
Он стоял с ним рядом, грудь в грудь, от него остро и горько разило водкой.