5
На другой день Жерехова рассказала в классе о вчерашнем. Конечно, рассказала по-своему: как она ловко отбила покушения Турбинина и Бугрова и победительницей вышла из рискованной схватки: «Они меня на весь век запомнят!» Девочки слушали ее, восхищаясь и негодуя: «Ай да Людка, так им и надо, чтобы не задавались!»
Все привыкли, что у Майи собирается много народу, в том числе и мальчики из соседних школ. Но Бугров и Турбинин!.. О них кое-что слышали от учеников седьмой школы, слышали ровно столько, чтобы раздразнилось любопытство. Потом обе эти «загадочные» фигуры неожиданно выросли на горизонте школьного мира — и стали еще загадочней... А то, что они редко являлись на вечера, и даже явясь, стояли где-нибудь в сторонке, всем своим видом показывая, что они заняты только самими собой — это уже не только озадачивало., но и воспринималось почти как оскорбление. И вдруг —Майя... Даже трудно поверить! Ну, Чернышева — та вообще не такая, как все... Но Майя!..
Майю брали приступом. Где она с ними познакомилась? Почему они приходят к ней домой? Зачем она их вообще пускает?..И уж если заводить «романы», так разве мало знакомых ребят?...
Майя расхохоталась: какие романы! Не романы, а пьеса. Да-да,— если хотите, знать — Бугров и Турбинин сочиняют сатирическую комедию! О чем?
О школьниках, вот о чем! И они просили нас с Кирой помочь, собрать материалы... Майя сообщила все это добродушно и весело, но у Жереховой вдруг отвисла челюсть, и несколько секунд она не могла прийти в себя, вспомнив, как Бугров делал пометки в блокноте.
— Теперь мне все понятно! — проговорила она придушенным голосом.— Они хотят меня вывести в своей комедии!..
Глядя на внезапно охрипшую Люду, которая с помертвелым лицом тяжело опустилась на парту, невозможно было удержаться от смеха. Но Майя, продолжая чувствовать себя виноватой перед Жереховой, поспешила ее успокоить:
— Они же вовсе не думают писать о тебе или обо мне — они создают типы, как настоящие писатели!..
— Девчонки! Наша Людка станет литературным прототипом!. — громко рассмеялась Наташа Казакова, обладавшая самым занозистым языком в школе.— Поздравляю вас, товарищ Прототип!
— А я не хочу! — подскочила Жерехова, выведенная этими словами из оцепенения,— Не хочу, чтобы меня изображали! Какое они имеют право меня изображать?..
Все снова рассмеялись, тогда Жерехова налетела на подруг:
— Вы думаете, они про вас не напишут? Еще как напишут! Еще побольше, чем про меня! Ведь они,— она повернулась к Майе,— они с Чернышевой про всех нас им наболтают! Недаром согласились «материал» собирать!
Глаза у нее вспыхивали, как угли, на которые дуют изо всех сил. Зная необузданный нрав Жереховой, от нее можно было ждать, что она вот-вот запустит в Майю книгой или чернильницей. Однако теперь все постигли нависшую над классом опасность...
Лилю Картавину, которая всю перемену сидела за учебником, хотя, следя за назревающим скандалом, и не прочла ни строчки, неожиданно осенило: ведь Клим обещал в своей новой пьесе сделать героиней какую-то мещанку, как две капли воды похожую на Лилю... Она вмешалась в толпу, обступившую Майю, и пробралась вперед. Майя, нервно теребя тетрадку, уговаривала наседавших на нее девочек образумиться, и на губах ее еще светилась запоздалая улыбка — так человек, безмятежно задремавший на теплом прибрежном песке, разбуженный громом, в первое мгновение еще улыбается счастливому сну, хотя отовсюду надвигается буря и разъяренное море вот-вот сомкнет свои валы у него над головой...
Эта улыбка окончательно взорвала Лилю. Подойдя к Майе почти вплотную, она выкрикнула с такой ненавистью, будто перед ней находился сам Бугров:
— Ты... Знаешь, кто ты? Шпион и предатель!
...Когда Кира с красной повязкой на рукаве — в тот день она дежурила по школе и запыхалась, бегая по этажам,— вошла в класс к концу большой перемены, на пороге ее остановил шум. Девочки кричали, топали, громыхали крышками парт. Коротышка Тамара Горошкина даже влезла на скамейку; она первая заметила Киру и вытаращилась на нее с негодующим изумлением:
— Смотрите, смотрите, а вот и еще одна!
Кира скорее почувствовала, чем поняла, что случилось, когда увидела Широкову. Добрые, растерянные глаза Майи были полны слез. Она пыталась что-то объяснить — ее тут же перебивали... Но теперь уже все смотрели на Киру, застывшую в дверях.
— Интересно, что она скажет! — крикнул кто-то.
— Скажу, что сейчас звонок, рассаживайтесь по
местам,— быть может, слишком спокойно, чтобы это прозвучало не как вызов, произнесла Кира. Пересекая класс, она оглядела доску: — Горошкина, сегодня ты дежурная?.. Намочи тряпку...
На нее обрушились:
— Тряпку!.. Слышите, как она отвечает?..
— Ты нам тряпками рот не затыкай! Лучше расскажи, что ты наговариваешь на всех своему Бугрову!
Неторопливой, упругой походкой, высоко вскинув голову, Кира прошла к своей парте. Перед нею невольно расступались, давая дорогу. Кира достала портфель и невозмутимо принялась выкладывать из него нужные учебники и тетради.
— Нет, вы полюбуйтесь! Вы только полюбуйтесь!— потрясенно выкрикнула Горошкина.— Она даже разговаривать с нами не желает!
Кира выпрямилась, неприступная, презрительная, холодная. Только чуткие крылья ноздрей трепетно вздрагивали на ее лице:
— Вы не разговариваете, вы орете... Что вам от нас надо?
Враждебное молчание нарушил звенящий голос Лили Картавиной:
— Мы не потерпим, чтобы среди нас были предатели! Выбирайте: или Бугров с Турбининым или мы!..
Отстукивая каждое слово корешком учебника по крышке парты, точно расставляя ударения, Кира сказала:
— Мы будем дружить с кем хотим. И говорить, о чем хотим. И поступать во всем, как решим сами. Понятно?
Она села и раскрыла учебник. Рядом, низко склонив голову, стараясь ни на кого не глядеть, часто-часто дышала Майя.
6
Раньше Майя никогда не думала о себе. То есть она думала о своем классе, о своей школе, о своих подругах, а следовательно — и о себе самой, потому что привыкла быть вместе, со всеми и не отделять себя от всех. Но после того, что случилось, она с удивлением поняла: существует не просто десятый «А», существует она, Майя Широкова, и десятый «А» и Майя Широкова — вовсе не одно и то же. После бури, которую подняла Жерехова, наступило томительное, неопределенное выжидающее затишье. Никто не бросал больше им упреков прямо в лицо, но Майя постоянно чувствовала, что за ними настороженно и зорко наблюдают.
И к ней уже не забегали домой, как прежде, а если и заглядывали, то спрашивали еще с порога: «Они здесь?» — и спешили уйти.
Как-то после уроков она возвращалась домой с Наташей Казаковой, которая по иерархии дружбы занимала в ее сердце место вслед за Кирой. В школе Наташу называли коротко: «Казак». У нее был большой мальчишеский рот, грубоватые, резкие движения.
С осени до лета она носила кубанку, сапожки и кожанку с плеча старшего брата, носила без всякого стеснения, а даже с вызовом, и не променяла бы ее на самое модное пальто. В девятом классе она увлеклась авиацией и написала в Министерство военно-воздушного флота сердитое письмо, потому что, как оказалось, девушек в летные училища не принимали. Теперь она твердо решила стать капитаном и водить караваны судов по Северному морскому пути. Пока же вместе с Майей они заседали в комитете комсомола и, начиная с апреля, колесили по всем окрестным шоссе попеременке на Майином велосипеде, готовясь к городским соревнованиям. В общем, Наташа была прямой и независимой девушкой, именно поэтому Майе хотелось с ней поговорить, но именно поэтому она не сразу осмелилась задать ей вопрос, который волновал и мучил ее все время:
— Скажи... Ты тоже считаешь меня... предательницей?
— Ну какая же ты предательница? Вот глупости! — как-то слишком поспешно сказала Наташа.— Что ты, и вправду обязана отчитываться, с кем дружишь?
Ее серые, немного навыкате глаза смотрели прямо вперед, избегая встречи с Майей.