— Так я ж вам ничего плохого не сделал, разве нет?
— Возможно. А может, и нет. Вчера вечером в меня кто-то стрелял. Не исключено, что именно вы.
— Мне об этом ничего не известно.
— Кто послал вас по моему следу?
— С чего вы взяли, будто меня кто-то посылал?
— От кого вы слышали, что я «мастак»?
Перекошенное лицо Флинна дрогнуло.
— У вас есть определенная репутация, знаете ли.
Себастьян с трудом поборол желание схватить субъекта за грудки да припечатать к кирпичной стене ближайшей убогой лавчонки.
— Зачем вы за мной следите?
— Кой-кому вы доставляете беспокойство, знаете ли.
— Кому?!
У Флинна были на редкость странные глаза: один бледно-голубой, яростно горящий, словно внутри пылал огонь сродни безумию, а другой — обыкновенный, светло-коричневый.
— А вы пораскиньте мозгами, глядишь, и додумаетесь.
— Откуда у вас эти сапоги?
— Сапоги? Стряс с одного гусарского капитана. Разве они не великолепны?
— В армии я встречал офицеров, которые, отправляясь в разведку, с готовностью втирали в волосы жир и переодевались в грязные лохмотья, но необходимость сменить собственную обувь почему-то встречали в штыки. Некоторым это стоило жизни.
Диггори Флинн расплылся в ухмылке. Но сказал лишь:
— Ни о чем таком я знать не знаю. Сам-то в армии никогда не служил.
Не отрывая взгляда от лица Флинна, Себастьян сделал шаг назад, затем другой.
— Кру-угом! И марш обратно, откуда пришел.
— Что-что?
— Вы меня слышали.
Флинн коснулся обвисших полей своей обтерханной шляпы.
— Есть, сэр! — выпалил он, продолжая ухмыляться. Затем сунул руки в бугрящиеся карманы изношенного пальто и зашагал по переулку, насвистывая песню «Красавчик кавалерист».
— Скорее всего, этот Диггори Флинн и есть тот человек, который дышал за занавеской в лавке Приссы Маллиган, верно? — спросила Геро.
Она сидела в кресле возле камина, поглаживая по спине крупного длинношерстного черного кота, растянувшегося возле нее. Кот выбрал Девлинов себе в хозяева несколько месяцев назад, но они все еще не придумали ему подходящего имени.
Близилась полночь; огонь в камине наполнял спальню теплым золотистым сиянием, а снаружи завывающий ветер бился о стены и сыпал дождем в окна.
— Возможно, — сказал Себастьян.
Он ходил по комнате взад-вперед, широкой ладонью удерживая на плече дремлющего крошку-сына.
— Но ты не уверен. Почему?
Ему не хотелось облекать в слова свои подозрения.
— У Приссы, конечно, скверная репутация. И, судя по всему, вполне заслуженная…
— Странно, но точно так же выглядел мужчина, которого я видела сегодня утром на Ковент-Гарденском рынке.
Себастьян повернулся, чтобы посмотреть на жену.
— Что за мужчина на Ковент-Гарденском рынке?
— Разве я тебе не рассказывала? Первым его заметил мой проводник из костеров, Лаки Гордон. Тот мужчина просто следил за мной издали. Но когда я попыталась подойти и спросить, чего ему нужно, он скрылся.
Уложив спящего младенца в колыбель, Себастьян постоял, глядя как отблески пламени пляшут на нежных щечках и темных ресницах. Его снова накрыл знакомый кошмар — этот леденящий шепот страха, это пронизывающее осознание, насколько хрупки и уязвимы жизни тех, кого он любит.
— Что? — спросила Геро, наблюдавшая за мужем.
— Я впервые услышал о Приссе Маллиган лишь сегодня днем. Так зачем ей было посылать кого-то следить за моей женой?
— Зачем это кому бы то ни было?
Когда он промолчал, она сказала:
— По-твоему, Диггори Флинн работает на Олифанта, так?
— Да.
Геро наклонила голову набок. Нетрудно было догадаться, что, по ее мнению, из-за истории с Олифантом Себастьян склонен видеть связи там, где их не существует. Не исключено, что она даже права.
Только он так не думал.
— Зачем бы Олифанту посылать кого-то следить за мной? Не за тобой, а за мной?
Себастьян подошел к графину, гревшемуся на столике близ камина, и налил себе бренди.
— Это игра, которую он ведет, игра в запугивание. Суть в том, чтобы показать противнику, что он под колпаком… и что люди, которых он любит, уязвимы. Олифанту нравится нагнетать страх.
— Я думала, он знает тебя лучше, знает, что тебя так просто не напугаешь.
Себастьян смотрел, как жена гладит кота, как огонь отблескивает на ее струящихся волосах, на высоких скулах. Он хотел сказать ей, что Олифант знает много вещей, о которых она понятия не имеет, и что нередко невинным и неведающим приходится расплачиваться за чужие грехи. Но сказал лишь: