— За мной! Разбирать избу, живо!
Как муравьи, танкисты и саперы облепили Ульянину избу, рванули крышу, стали сбрасывать тяжелые бревна и оттаскивать к реке.
Ульяна проворно бегала по двору, покрикивала на танкистов:
— Ударь-ка топориком. Сильнее, вот так!
Пока танкисты орудовали топорами да ломами, Лизавета, как ошалелая, успела раз десять сбегать в избу и по частям вытащить Ульянины вещички, припрятать их в сарае. Вынесла сундучок с барахлишком, горшки, миски, старую швейную машину, патефон, мужскую одежду, железную кровать. Даже ухитрилась выкатить бочонок с квашеной капустой, вынести ржавую жестяную банку с керосином и мешочек с пшеном.
Танкисты навели переправу, сели по машинам, завели моторы. Командир крепко пожал руку Ульяне, откозырял по-военному и еще раз поблагодарил ее:
— Не обижайся, мать, что без крыши оставили. Извини.
— Не пропаду, — успокоила его Ульяна. — Избы нет, так вон сарайчик остался. Проживу.
С ревом и гулом танки один за другим прокатились по переправе и уползли в лес. Ульяна счастливым взглядом проводила танкистов в трудный, далекий путь.
Через час немцы обстреляли переправу из дальнобойных орудий. Прямым попаданием в щепки разнесли мост, но наши танки были уже далеко на западном берегу, преследовали отступающие немецкие части.
Ульяна и Лизавета сидели на бугре, смотрели на реку. Они видели, как ударило снарядом по мосткам, как разлетелись бревна от Ульяниной избы. Лизка прижалась к Егорьевне, тихо заплакала.
— Чего ты? — удивилась Ульяна. — Не реви.
— Избу твою жалко. Все прахом пошло в твоем дому. Одна ты теперь осталась, как в поле былинка.
Лизка захлюпала носом, обливаясь слезами и прислонясь мокрой горячей щекой к щеке Ульяны. А Ульяна сидела неподвижно, гордо, не склонив головы, не уронив ни слезы. Потом поднялась и тихо приказала подруге:
— Пойдем.
Они поднялись в гору, пошли к Волчьему оврагу. Шли во весь рост, не пригибаясь, не прячась. Когда взошли на холм перед спуском в овраг, Ульяна задержалась на миг, посмотрела вокруг. С высоты увидала даль синего леса, чернеющее внизу широкое поле. За перелеском высовывались крыши изб с печными трубами, из которых кое-где вился сизый дым. Прямо над головой медленно клубились белые облака, толкаясь боками, расходились в стороны. В причудливых разрывах облаков открывалось такое высокое, такое синее небо, что при одном взгляде на него кружилась голова.
Ульяна быстрыми шагами стала спускаться в овраг. Приближаясь к кустам, громко крикнула:
— Ступайте по домам, бабы! Немца прогнали!
По оврагу прокатился всполошенный женский гомон.
— Гэй! Ге‑эй! — поднимали женщины коров, помахивая лозинками. — Вставай, Буренушка.
— Подымайся, глупая!
— Ну, ты, Пеструха! Пошла!
Коровы с мычанием и ревом поднимались с земли, опасливо вытягивали шеи, жались друг к дружке, уходили к лесу через расщелину глинистого обрыва.
Ульяна и Лизка шли последними позади своих тощих коровенок. Остановившись у опушки леса, может быть, у того самого камня, где она когда-то темной ночью расставалась с партизаном, Ульяна долго смотрела на полегшую прошлогоднюю траву, тяжело вздохнула.
— Идем же! — звала ее Лизка. — Что стала?
Ульяна не отзывалась, стояла, опустив голову, задумавшись. Лизка вернулась к подружке, толкнула ее:
— Оглохла, што ли?
Ульяна повернулась к Лизке, обессиленно оперлась на ее худое острое плечо. С болью в голосе спросила:
— Теперь-то он скоро придет?
— Про кого это ты? — недоумевала Лизка.
— Да про сына моего, — странно сказала Ульяна и виновато улыбнулась Лизке.
— Его же повесили немцы, — с трудом прошептала Лизка. — Как же он вернется?
— Я про другого спрашиваю, — вздохнула Ульяна и пошла за коровой. — В партизанах он был, а после войны ко мне обещался, теперь, чай, не долго ждать.
Лизка смотрела ей вслед, жалостливо качала головой.
«С ума сошла», — думала она, не зная, как утешить подругу.
Ульяна пригнала коровенку домой. Это была ее собственная скотина, которую они купили с мужем лет пять назад, чтобы не носить с колхозного двора молоко, а то люди от зависти скажут, сама, мол, доярка, берет сколько хочет. Им, слава богу, хватало своего. Коровенка словно в недоумении остановилась у ворот, не узнавая подворья.
С грустью смотрела вокруг и Ульяна. Избу словно ветром снесла война, и только мусор да взрыхленные комья земли остались на том месте, где раньше стоял дом.