— Да что же это вы так, господь с вами. Тут никого нет, я одна.
Ее осветили фонарями, на миг ослепили глаза. Лязгая оружием и топая тяжелыми сапогами, прошли вперед.
— Куда спрятала партизана? Ну?!
— Я ничего не знаю, никого не видела. Я спала.
Она присела на постель, разбросанную на топчане.
Немец ткнул автоматом в подбородок Ульяны.
— Вставать! Вставать!
Она поднялась, сдерживая страх.
А в соседней комнате Петр торопливо надевал на себя партизанскую шапку, натягивал мокрые грязные сапоги, прислушиваясь к голосам и крикам. Никак не мог попасть в рукав мокрой фуфайки, торопился, наконец оделся, сдернул занавеску с окна, тихо открыл раму, будто только что влез в дом с улицы. Подошел к дверям, прислушался. Немцы кричали на мать:
— Ты врешь, баба! К твоему дому бежал русский бандит. Показывай, куда спрятала партизана!
— Я ничего не знаю, — твердила Ульяна. — Никого не видала, не понимаю, о чем вы говорите.
— Не притворяйся, чертова ведьма! Открывай дверь в ту комнату!
— Да нет же у нас чужих людей! За что мне такое наказание?
Немцы с опаской посматривали на дверь.
— Ну! Ну! Открывай!
Подталкиваемая стволом автомата, Ульяна подошла к дверям.
— Закрыто же тут, я ключ потеряла. Дозвольте, я поищу. — Ульяна попятилась назад, но в спину ткнули автоматом.
— Иди вперед, баба, застрелю!
Она не двинулась с места и не притронулась к двери. Немцы сердито кричали:
— Открывай, или пулю в лоб!
В эту минуту дверь заскрипела и распахнулась.
Из комнаты появился Петр, переодетый в одежду партизана. Мать вскрикнула и попятилась назад.
— Хальт! Стой! Руки вверх! — закричали немцы и набросились на Петра, который, к их удивлению, не оказывал сопротивления. Он спокойно стоял, вытирая испачканное лицо рукавом фуфайки. Нарочно широко распахнул дверь, чтобы немцы увидели раскрытое окно. Один из немцев сразу же заметил это и подбежал к окну, понятливо кивнул другим.
— Не трогайте эту женщину, — сказал Петр немцам. — Я влез в окно. Она не знала, что я в ее доме.
— Ты есть партизан? — обступили его немцы, связывая ему руки.
Едва держась на ногах, мать прислонилась к стене. Смотрела на сына, стараясь понять, что он задумал.
— Это ты взорвал мост? — впился в лицо Петра злобным, колючим взглядом один из карателей. — Отвечай, не молчи!
— Да. Это я...
— Почему не поднимаешь руки вверх?
— У меня все равно нет оружия.
— Хенде хох!
Петр с иронической усмешкой смотрел на немца.
— Побереги свои нервы, рыжий. Я не признаю себя побежденным и рук поднимать не буду. Понял? Я на своей земле, и никто не смеет приказывать мне, я сам себе хозяин.
Немец побагровел, с размаху ударил Петра по лицу. Но Петр даже не вздрогнул. Немец ударил еще и еще.
— Сволочь ты, — сквозь зубы процедил Петр. — Ползучая гадина.
— Будешь висеть на веревке! — визгливо закричал немец. — Сегодня же утром, когда поднимется солнце. Забирайте его! Марш!
Дюжие руки солдат схватили Петра, вытолкнули из избы. Он оглянулся на мать, увидал ее бледное, суровое лицо. Она стояла в углу, под иконой, прижимала руки к груди, не шевелилась. Когда глаза сына и матери встретились, Ульяна сорвалась с места, бросилась к Петру, отталкивая немцев.
— Не трогайте его, изверги!
Немцы отшвырнули Ульяну. Она упала, но тут же поднялась, снова бросилась к немцам.
— Стойте! Не уводите!
Рослый краснощекий немец схватил ее за плечи.
— А там никого больше нет? — показал он на дверь в соседнюю комнату.
Ульяна сильным рывком столкнула немца с порога, выбежала во двор за Петром. Конвоир угрожающе нацелил на нее автомат.
— Не трогайте ее! — крикнул Петр немцам. — Она ни в чем не виновата.
Ульяна все-таки пробралась к Петру, сняла с себя теплый платок, дрожащими руками накинула его на шею сына.
Мать и сын в последний раз посмотрели друг другу в глаза...
Она осталась стоять посреди двора — неподвижная, будто окаменелая. Не было слез, только черная боль рвала ей сердце и подступившие к горлу рыдания душили ее, рождая перед глазами вспышки черных молний. Со стоном упала Ульяна на мокрую землю, завыла — страшно и безысходно.
Утром на площади люди увидели раскачивающееся на виселице тело Петра. К груди его была прикреплена фанерка с крупной надписью «Партизан».
Посредине площади, перед виселицей, стояла неподвижная фигура женщины в черном платке. Это была Ульяна... Нет страшнее боли, чем сердечная боль матери по утраченному ребенку. И взрослый, Петр всегда оставался для нее ребенком, ибо она думала о нем как о своей жизни, которая без него — вначале крохотного, а потом взрослого, — казалось, не имела ни радости, ни смысла... И вот нет Петра. И нет слез... Только пекучая черная боль в груди... Как дальше жить ей без сына?.. Нет, дело не в ней самой. Острая жалость к Пете, ужас от понимания того, какие вынес он муки, прежде чем расстался с жизнью, рвали сердце матери на куски.