Около года он промаялся в лагере военнопленных в английской зоне. Кормили лучше, чем у немцев, но и там было мало хорошего. Война кончилась, а он жил лагерной жизнью. Эстонцев в этом лагере была не одна сотня. Народ был всякий: и такие, как он, молокососы, и вояки, служившие в полицейских батальонах и в эстонском легионе, и всякой масти беженцы. О положении в Эстонии в лагере ходили леденящие кровь слухи. Там якобы царят изуверское насилие и террор, каждого служившего в немецкой армии в красной Эстонии ждет в лучшем случае каторга в Сибири, в худшем случае — поставят к стенке: там не разбирают, кто служил в СС, кто добровольцем в полицейском батальоне, а кого насильно забрали на вспомогательные работы в авиацию. Теперь-то он понимает, что слухи эти распространялись умышленно — чтобы оказавшиеся на чужбине люди не стремились обратно домой, тогда он всего этого не разгадал. Трудно ли заморочить голову семнадцатилетнему парнишке? Он, Эндель, рвался в Эстонию, неотступно думал об оставшейся дома матери, братьях и сестре, но вернуться боялся. Англичане и американцы глядели косо на тех, кто заявлял о своем желании вернуться в Советский Союз, им чинили всяческие препятствия, особенно настойчивых тихо убирали из лагеря, как-то утром одного нашли задушенным. Задушили свои же эстонцы, вроде Кютмана, которые им, молодым и глупым, угрожали, запугивали их, они умели перекрасить белое в черное, а черное в белое. Так что обстановка была тяжелой и смутной. Он был сыт по горло лагерной жизнью и, когда прошел слух, что по договору можно поехать работать в Англию, не стал долго раздумывать. Надеялся, что в Англии он станет свободным человеком, отработает положенные по договору три года, посмотрит, как будут развиваться события в мире, и потом уж решит, как жить дальше. В глубине души мечтал вернуться в Эстонию, но держал язык за зубами. На свете вообще нужно жить, сцепив зубы.
Так Эндель вместе с тремя-четырьмя друзьями оказался в Англии. Не ждали их и там молочные реки и кисельные берега. Профессии не было, языка не знал. Работать начал на этом самом химическом заводе, где работает по сей день. Много лет ему подсовывали самую дрянную работу, приходилось делать то, что сами англичане делать не хотели, зарабатывал всего-то ничего, а работа была самая грязная и тяжелая. Потом его приставили к машине, зарабатывать стал больше. Теперь он уже больше десяти лет foreman. Получает на двадцать пять процентов больше остальных рабочих. Сперва было очень трудно, после окончания договорного срока уехал бы куда глаза глядят, хоть в Америку или в Австралию, но к тому времени у него были жена и ребенок. Вот-вот должен был родиться второй. Да и куда ему было податься?! Нигде его не ждали опекуны или влиятельные дядюшки, которые выхлопотали бы ему въездные визы и оплатили дорожные расходы. Не был он и известным деятелем, которого все хотели бы спасти или запрячь в свою телегу. Он был маленькой, никому не нужной пешкой, попавшей под колеса войны, и должен был своими силами удержаться на поверхности, выбора у него не было. Возвращение в Эстонию казалось ему неосуществимой мечтой. Временами его охватывало такое отчаяние, что хоть вешайся… Одному богу известно, как бы все сложилось, если бы он не повстречался с Алисой…
Хотя сын говорил о жене только хорошее, у матушки Лыхмус не сложилось с ней сердечных отношений. Невестка чуждалась ее, а она невестки. Может быть, виной тому было то обстоятельство, что они не могли разговаривать друг с другом, Алиса знала значение всего двух десятков эстонских слов: «здравствуй», «бабушка», «как идут дела», «спасибо», «кушать», «спать», «мой сын», «моя дочь», «дорогая», «я тебя люблю». Теперь, по дороге домой, Мария Лыхмус вдруг подумала, что, чего доброго, Алиса и впрямь боялась ее. Боялась, что она отнимет у нее мужа, а у детей отца. Когда Эндель, смеясь, рассказал ей, что маленький Джон говорит, будто бабушка увезет папу в чужую далекую страну, Мария подумала: малыш не мог сам додуматься до этого, ему это вбила в голову мать. Еще она подумала, какая же Алиса зловредная, если внушает такое детям. А если Алиса этого и в самом деле боялась? Всем сердцем? И ведь это ее опасение было не таким уж беспочвенным. Разве не хотела она, Мария, позвать сына обратно домой, разве не с этой мыслью ехала она в Англию? И не только хотела, но и позвала. Позвала, хотя уже на второй или на третий день поняла, что обратного пути для Энделя нет. Его жена англичанка и дети слишком англичане, чтобы переселиться в Эстонию, а свою семью сын не бросит. Лишь отпетый негодяй может оставить пятерых детей, самый маленький из которых только-только пошел в школу. Матушка Лыхмус еще глубже заглянула в свою душу. Алиса ее боялась, а она Алису обвиняла. Разве не потому чуралась она Алисы, что та стояла между нею и сыном? Что из-за Алисы Эндель остался в Англии? Пока она жила у сына, эти мысли не были столь отчетливыми, но уже тогда она чувствовала именно так. По крайней мере, так казалось Марии теперь. Она приняла за чистую монету слова мистера Смита о том, что после войны во всем мире женщины посходили с ума из-за мужчин, даже англичанки, в общем-то бесчувственные, как колода; Алиса вскружила Энделю голову, для Энделя она была, наверное, первой женщиной, к тому же Эндель оказался человеком до смешного порядочным и по-старомодному честным, вот и стал тянуть воз, в который его запрягли лаской. Энделя даже предостерегали, но он влюбился по уши и не внял советам. Слова мистера Смита предназначались не ей, матери Энделя, это он рассказывал своей молодой жене, но его слова дошли и до ушей Марии. Мистер Смит был эстонцем, как и его молодая жена, Эндель поддерживал знакомство с их семьей.