Потом они с мужем сидели в тесной каюте, а в ногах у Таганцева громоздились чужие, битком набитые мешки, которые не давали двинуть ногой. Пароход шел по направлению к Мелюшке, ветер дул сбоку, и всякий раз волна била в стекло, и оттого все мутно плыло за окнами, а после проявлялись желтые леса, зыбкие ямы и хребты беспокойного озера, белый захлест волны, и снова непроглядная муть плыла по стеклу, и снова обнажался ветреный и ясный мир за окном. Пароход глубоко и мягко заваливался на сторону, потом выравнивался и опять заваливался. Но это было приятно и нестрашно.
Они все время молчали и как будто ни о чем не думали, но когда стало душно в каюте, оба согласно вышли на открытую, пустую корму. Там грохотало все, будто в заводском цехе.
— Удивительное озеро! — крикнул Герасим. — Вот я много ездил по Волге, и там за пароходом пена, знаешь, лимонно-желтая, а здесь, посмотри, здесь голубая какая-то пена!
— Да, Геруня! — сказала Шурочка. — Я очень рада. Удивительный край!
Он внимательно смотрел на свою жену и тихо улыбался. Потом крикнул:
— А ты самое удивительное создание в этом краю!
— Слушай-ка, Геруня, а мы с тобой жалкие трусы. Я так испугалась — никогда не думала…
Он смеялся, но Шурочка видела, как он краснел, и ей было приятно видеть смущение мужа.
— Нет, — сказал он, — я не испугался. Но, честно говоря, я совсем не рассчитывал… Мы бы приехали мокрые насквозь…
— Да, вот именно. А он все-таки привык, и потом у него куртка брезентовая, — сказала она, ища поддержки у мужа.
Но оба они замолчали вдруг смущенные и задумались.
Стало уже смеркаться, и кучевые облака улеглись на горизонте, будто приготовились к ночи. Волны в озере были лакированные, с багровым отливом, и казалось, что они были сейчас тяжелее и губительнее дневных, прозрачных волн. Берега сблизились, и даже стали видны заросли светлых тростников. Ветер дул теперь в корму, и озеро казалось полосатым.
— Ты замерзла? — спросил у жены Герасим.
— Нет, мне очень хорошо… Я чуть-чуть только замерзла.
Он распахнул свой плащ и прикрыл жену.
— Так лучше?
— Так совсем хорошо… Ты такой теплый, как печка, — сказала Шурочка.
— Теперь ты согласна на отдельный дом? — тихо спросил Герасим.
Она глубоко посмотрела на него, и этот откровенный взгляд ее был серьезен и продолжителен. Герасим поцеловал ее и сказал:
— Ты у меня очень красивая.
— Я это знаю, — сказала она. — Я самая красивая.
И они надолго притихли согреваясь. Потом Таганцев сказал:
— А все-таки интересно, где-то наш мореход теперь! Наверно, сачкует на берегу, дожидаясь нас.
— Не надо так, — сказала Шурочка. — Он хороший.
— Ну, это неизвестно!
— Может быть, ты меня чуточку ревнуешь? — спросила Шурочка.
— Нет, Шуренция, ошибаешься… Он, конечно, хороший, ну, а я? — спросил он игриво. — Разве я плохой?
— Честно?
— Ну, а как же еще? Впрочем, ты сейчас придумаешь какую-нибудь гадость.
— Ты страшный человек, Геруня… Ты злой.
Герасим с застывшей улыбкой смотрел на стремнину, гуляющую за кормой, и сказал:
— Я страшный и злой человек. Ты права. Таким я и хочу остаться в этом мире. Теперь понимаешь, с кем ты живешь?
Он сказал это зловещим голосом, но не выдержал и засмеялся, сводя все к шутке.
— Знаешь что, — сказал он, — надо быть самим собой.
Шурочка молчала.
— Ты слышишь меня? — спросил он. — Ты чего это вдруг?
Она и сама не знала чего. Ей стало вдруг очень тоскливо. И что-то прежнее, недавнее прорвалось и затопило обидой душу.
— Мне очень стыдно, — прошептала она.
— Что?!
— Стыдно.
Герасим смиренно сказал:
— Если хочешь, мне тоже стыдно. Но зачем хныкать?
— Все было так хорошо! — сказала Шурочка, всхлипывая. — И зачем нужна была эта лодка! Нашли бы на месте… Все это ты придумал.
— Ну брось, мы ведь вместе решили, — сказал Герасим.
Она всхлипнула шумно, резко вздохнула носом и каким-то сухим вдруг, ненавидящим взглядом окинула мужа, и он заметил, как у нее побелели ноздри.
— Значит, тебе стыдно? — спросила она.
— Ну как стыдно? Ну… стыдно, конечно.
— Тебе, значит, стыдно… Значит, ты трус. Ты только что говорил «я злой, я ужасный», и все это лучше, чем трус.
— Хватит, — сказал Герасим.
— Трус, — сказала она с тихой и злорадной улыбкой.
— Я из-за кого не поехал? Из-за себя, что ль?
— Не лги.
— Ну знаешь!..
— Боже мой, как я несчастна, — сказала вдруг Шурочка, беспомощно всплеснув руками. — Как я несчастна!