Нафиса наверняка знала об опасности, которой подвергала меня эта потаскуха.
— Я очутился в самой гуще, — вымолвил я наконец. — Но меня не задело. Чего же мне бояться теперь?
И тут все заговорили разом. Я чувствовал себя спасенным, опасность отступила, старания Зулейхи оказались напрасными, она потерпела неудачу. Я слышал, как она снова сказала:
— Знаем мы их, хотят навязать нам свою волю, на своем настоять!
Затем обратилась к другим женщинам:
— А по какому праву? Мы не…
В ослепительных лучах полуденного солнца слова расщепились, улетучились. Я вошел в нашу комнату, тень, прижавшись грудью к стенам, отодвинула их далеко-далеко. Я был свободен благодаря щели, сквозь которую проглядывало море, и смог услышать такие слова:
— Я здесь, здесь.
Это были даже и не слова, а едва уловимый шепот, вместе с ним проник и долго не исчезал запах морских водорослей и соли.
Нафиса осталась с соседками во дворе, я же ходил из угла в угол, сам не зная, что толкает меня на это. Избыток света, который я все еще носил в себе, дурманил меня, и я никак не мог привыкнуть к морской глубине этой комнаты. Ребятишки, верно, играли на улице. Я весь дрожал, горел как в лихорадке, и это мешало мне думать.
В комнату вошла Нафиса, лицо ее сияло.
— Ты был там в момент взрыва?
Я не сумею выразить чувства, охватившего меня, когда она спросила об этом. Что она надеялась услышать в ответ? И снова зазвучала мелодия, едва уловимая, вроде запаха морских водорослей и соли, который я вдыхал. Утешь меня, раствори мою тень…
— Это произошло в двух шагах от меня. Я был в Суикве.
Дрогнувший голос выдал меня. Как объяснить ей, дать понять, что испытываешь в такие вот минуты?
— И что же?
— Как видишь, я здесь.
А во дворе тем временем небо, великолепное небо начало рваться в клочья, слышалась болтовня соседок. Еще не пришло время вернуться к древнему обычаю выражения страстей. Меня раздражало то, что я не в силах был поведать о муках, которые мне довелось пережить. А перепуганная Нафиса с интересом спрашивала:
— Как это произошло?
— Ступай спроси у жены сапожника. Чего тебе еще надо?
Я тут же раскаялся в своих словах: каким тоном я их произнес? Нафиса потупила голову.
Я коротко рассказал ей о событиях, свидетелем которых был. Видно, любая женщина и впрямь предпочитает все узнавать от мужа, даже то, что ей и без него известно. Вот и Нафиса — делала вид, будто ничего не знает. Такое поведение вполне понятно, и все-таки тяжесть легла мне на сердце. В ожидании обеда я попробовал прилечь на баранью шкуру, брошенную на пол. Глаза я прикрыл рукой, а Нафиса, замотав волосы вокруг талии, ходила босая по гроту, не нарушая покоя воды, тайком явившей свой лик. Я представлял ее себе укутанной в эти длинные черные волосы, пропитанные морской влагой и оттенявшие ее белизну. Исходившее от нее сияние — утешь меня, раствори мою тень… — казалось еще ярче в исступленном полуденном свете. Земля, лишенная тени, гудела, раскачивалась. Откуда-то издалека доносился рокот моря, просыпались оливковые деревья. Земля вновь погружалась в извечное молчание.
А день шагал вперед меж небесных колонн.
Терпкие запахи с их жгучей горечью наполнили воздух, которым я дышал, мне снились смоковницы, разбрасывающие свои семена в дальней дали. Забыв обо всем, я погрузился в неодолимую дремоту. Никогда еще мной не овладевала такая полная отрешенность; я не испытывал ничего; страдание, стихнув, стало неуловимой мелодией, растворившейся в ослепительной вспышке.
«Я умер».
Слова эти были подобны шепоту бегущей воды: вот она, моя тайна. Кто займет мое место, когда меня не будет, кто оросит землю, когда ей останется уповать лишь на безысходный мрак опустошения?
Резкое хлопанье крыльев, крики напомнили о существовании ириасов, и я увидел свое лицо: кровь и пот, смешавшись, стекали по нему блестящей струйкой. С трудом приоткрыв один глаз, я моргнул. Попробовал открыть другой: мне почудилось, будто огненный дождь обрушился на меня. Из глазницы, свертываясь, сочилась кровь, веки слипались, глаз был вырван. Протяжный вздох вырвался из моей груди, и я погрузился в сон.