— На оборудовании есть отпечатки пальцев?
— Нет.
— Хорошо, тогда поднимитесь с ними наверх, на крышу отеля, и проследите, как они все установят. Когда они закончат, доставьте их назад, в эту комнату, и поставьте человека у двери. Никто не должен входить или выходить из комнаты до восьми часов вечера — и никаких телефонных звонков, кроме как ко мне. Ясно?
— Да, сэр.
— Вы все поняли, не так ли?
— Да, сэр. Это подтолкнет нас к остальным негодяям — никакой утечки. Я понял.
— Прекрасно. — Несомненно Шед Хилл считал эти меры слишком суровыми, но он знал, как подчиняться приказам, и именно поэтому Лайм выбрал его. — Когда вы выполните задание, найдите меня — у меня для вас есть еще поручения.
— Да, сэр. — Шед Хилл повернулся кругом.
Лайм перечитывал зажатую в кулаке расшифровку. Текст, переведенный с азбуки Морзе, был коротким.
Внимание миру. Фэрли жив. Отправьте самолетом вашингтонскую семерку в Женеву до полуночи 17 января. Перемещение должно быть открытым. Освещать по радио и телевидению. Ждите дальнейших инструкций Женеве.
В 12:50 поступило сообщение от Шеда Хилла.
— Он опять взлетает.
— Вы уверены, что Мезетти по-прежнему в самолете?
— Да, сэр. Они полчаса наблюдали его в бинокль.
— Что он делал?
— Ничего. Шатался вокруг этого места, как будто потерял что-то. Хукер, говорит, что он выглядел рассеянным, отчасти обескураженным, как будто ожидал, что кто-то встретит его, но отчего-то не показался.
— Какое время он провел внутри фермерских домиков?
— Достаточное, чтобы все осмотреть. Он только что опять вышел оттуда.
— Как насчет чемодана?
— Он не забирал его из самолета.
— Хорошо. Проследите за самолетом и пошлите Хукера вниз, осмотреть эти здания.
— Он уже там, сэр. Он как раз звонит оттуда. Я говорю с ним по другому телефону — вы хотите, чтобы я о чем-нибудь спросил его?
— Я полагаю, он ничего не нашел? — в голосе Лайма слышалось легкое недоумение.
— Так точно, сэр. Никаких следов чьего-либо присутствия в течение недель. За исключением Мезетти, конечно.
— Как насчет подвала?
— Нет, сэр. Он осмотрел.
— Ладно. Перезвоните мне.
Он повесил трубку, закурил другую сигарету и попытался собраться с мыслями. Где-то во всем этом должна была быть ясная схема, но она не вырисовывалась. Возможно, он упустил ее: на него навалилось множество мелких дел, а прошлой ночью ему удалось поспать меньше четырех часов, что недостаточно компенсировало отсутствие сна предыдущих двух дней.
Зазвонил телефон. Опять Шед Хилл.
— Ради Бога. Он возвращается в Гибралтар. Пилот только что запросил по рации инструкции для посадки.
— Хорошо. Назначьте восемь человек для слежки за Мезетти. Как только он расстанется с пилотом, доставьте сюда пилота.
— Да, сэр.
Лайм опустил трубку, но через несколько секунд телефон зазвонил опять.
— Сэр, это господин Саттертвайт по чрезвычайной связи. Не желаете ли пройти сюда?
Высокий голос Саттертвайта звучал пронзительно, в нем слышался бессознательный гнев: он заметно нервничал, чувствовалось, что ход событий оборачивается против него.
— Что вы там выяснили, Дэвид? И не говорите мне, что вы вытянули пустой билет.
— Мы продвигаемся. Не далеко и не быстро, но продвигаемся. Вы видели сообщение, которое мы будем должны получить вечером?
— Замечательно, слов нет, — произнес Саттертвайт. — Послушайте, они доставили Декстера Этриджа в госпиталь Уолтера Рида.
Его слова заставили Лайма выпрямиться на стуле:
— Состояние безнадежно?
— Никто точно не знает. Похоже, он не придет в сознание.
— Вы полагаете, кто-то пытался убить его?
— Нет. Ничего подобного. Причины естественные, какие бы они ни оказались. Он находился дома, в кровати или ванной. Послушайте, вам известно, что произойдет, если Этридж сыграет в ящик. Мы должны вернуть Фэрли.
— Да, но у вас по-прежнему есть линия преемственности.
— Милт Люк? — фыркнул Саттертвайт. — Верните его, Дэвид.
Как всегда, Саттертвайт пытался подражать голосу Уолтера Пиджена в «Решении командира», и, как всегда, ему это плохо удавалось. Лайм проигнорировал геройский пафос.
— Какое решение принято относительно обмена?
— Мы разделились. Все это по-прежнему предмет жарких споров.
— Тем не менее решающее слово за президентом, не так ли?
— Мы живем в демократическом обществе, — сказал Саттертвайт очень сухо. — Рёшающий голос у народа.
— Безусловно.