Лайм продолжал работать щипцами.
— Послушайте, если… Господи, уберите эту чертову штуку! — Мезетти пытался увернуться от щипцов, но два агента словно прибили его гвоздями к стулу. От него запахло потом, выступившим от страха.
Вдруг Лайм отвел назад щипцы.
— Итак?
— Если вам известно сколько их, вы знаете, что я говорю правду. Ч-черт.
— Но есть и помощь извне, разве не так?
— Конечно, Стурка имеет людей повсюду. У него есть контакты, понимаете?
— Назови их.
— Я не…
— Рауль Рива, — произнес Лайм, внимательно глядя на него. Марио был явно озадачен, и Лайм перешел к другой теме. — Когда вы оставили лодку на мели, вы убили шкипера. Что ты тогда делал?
Он сказал это голосом человека, делающего еще одну проверку. Мезетти ответил:
— Это был не я. Я не убивал его.
— Ты так же виновен, как и остальные, и ты знаешь это.
— Ради Бога, я никого не убивал.
— Ты грозил убить пилота, с которым прилетел сюда из Гибралтара.
— Только для того, чтобы заставить его сотрудничать. Я не убил его, не так ли?
— Что ты делал после того, как убил владельца лодки?
Лайм играл в воздухе щипцами, и Мезетти тяжело откинулся на спинку стула.
— Нас ждала другая лодка.
— Фэрли так и оставался в гробу?
Глаза Мезетти округлились. Видно было, как он сглотнул.
— Нет. Он покидал его, когда мы были в море.
— Куда вы направились потом?
— Вдоль берега.
— В Альмерию.
— Да, там была другая лодка. Я хочу сказать, что мы проехали пару сотен миль в грузовике — примерно пол-пути вдоль берега. У нас не было времени, чтобы проделать весь путь в лодках — слишком далеко.
— Хорошо, вы использовали грузовик. Кто устроил это?
— Стурка, конечно.
— Нет. Стурка все организовал, но Стурка не был тем, кто поставил там для вас грузовик. Кто доставил его на место?
— Я никогда не видел его.
— Это был Рива, не так ли?
— Я никогда не слышал ни о каком Риве.
— Держите его, — сказал Лайм. Он поднялся, встал сбоку от Мезетти и мягко засунул кончики щипцов в раковину уха Мезетти. Когда он почувствовал, что они уперлись в барабанную перепонку, он медленно надавил на них; с другой стороны он держал голову Мезетти левой рукой. — Итак, кто это был, Марио?
Мезетти начал плакать. Лайм ослабил давление, но не вытаскивал щипцы из уха Мезетти, и спустя — немного времени тот откашлялся, всхлипнул и сказал:
— Слушайте, я никогда даже не встречался с этим парнем.
— Но ты видел его.
— …Да.
— Как его зовут?
— Стурка называл его пару раз Бенъюсеф.
— Бенъюсеф? — спросил Шед Хилл.
— Бенъюсеф, — сказал Лайм куда-то в пространство, хмурясь при этом. Он вытащил обратно щипцы. — Жирный, немного хромающий человек.
— Да, — угрюмо подтвердил Мезетти. — Это он.
Лайм сел за стол напротив него.
— Вернемся к тому гаражу в Паламос, где вы сделали магнитофонные записи.
— Господи Иисусе, вам известно почти все.
— Итак, вы укладываете вещи. Вы положили Фэрли в гроб. Гроб унесли в катафалк. За рулем катафалка сидел Корби. Все «остальные чистили это место — вытирали отпечатки пальцев, собирали все, что привезли с собой. И вот все садятся в катафалк. Но кто-то должен выключить свет и закрыть дверь гаража. Это сделал ты.
— Да. Боже, вы все видели по телевидению?
— Стурка сказал тебе пойти туда и выключить свет.
— Да.
— Затем ты вышел и захлопнул дверь гаража. Ты вытер отпечатки своих пальцев с двери и сел в катафалк.
— Да, да, — кивал головой Мезетти.
— Стурка смотрел, как ты выключаешь свет, так?
Мезетти нахмурился:
— Я думаю, смотрел, да.
— Тогда, может, когда ты подошел, чтобы закрыть дверь гаража, он подал тебе тряпку, которой ты вытер ее.
— Да. Господи Иисусе.
Лайм откинулся назад на стуле, размышляя. Это было то, что он обязан был знать. В следующий момент он изменил предмет разговора.
— Вы вышли на берег в Альмерии. Все вышли на берег?
— Только я. Я подплыл на плоту.
— Все остальные остались в лодке? Каков был план?
Мезетти смотрел на щипцы.
— Господи, вы все равно собираетесь убить меня, разве не так?
— Мы собираемся взять тебя обратно в Вашингтон. Тебя убьют, но это буду не я.
— Суд свиней. Фашистская газовая камера.
— В политике нет монополии на газовую камеру, — мягко ответил Лайм. — Твой друг Стурка однажды отразил газом целую деревню.
Ошибка, которую он допустил, заключалась в том, что он перестал думать. Это дало Мезетти время осознать безнадежность своего положения. Теперь вытащить из него еще что-либо будет труднее; щипцы откроют его рот, но он попытается лгать. Допрос с пристрастием обнаружит это: давить на него и не снимать давления, пока каждый раз не будет один и тот же ответ.