— Каким типом безумия она страдала?
Я рассказал ему то немногое, что мне было известно о ка-татонических фазах и о попытках к самоубийству.
— Возможно, это маниакально-депрессивный тип заболевания. Ты не знаешь, были ли у нее периоды эйфории и возбуждения?
— Не знаю. А ты как считаешь: существует какая-нибудь разница между маниакально-депрессивным и шизофреническим типами?
— Ну, как тебе сказать… думаю, что нет.
— Пит, теперь я знаю, что должно было случиться в нашей супружеской жизни. По крайней мере кое-что знаю. Предполагаю, когда мы поженились, я не знал, что произошло с моей матерью. Узнал я об этом значительно позже. Вполне допустимо, что Робин хотелось иметь детей, а я, после того как узнал обо всем, скорее всего, возражал, был против…
— Ты полагаешь, что сам рассказал все это своей жене?
— Не знаю. Скорее всего, именно так, потому что у нее были какие-то сомнения относительно моего психического здоровья. Мне кажется, она считает, что это я убил бабушку.
— Господи, как могла прийти тебе в голову такая абсурдная мысль?
Я рассказал ему о том, как вела себя Робин во время последних двух встреч, и о том выражении страха на ее лице, когда она обернулась ко мне в тот поздний вечер.
— В холодильнике осталась еще пара банок пива. Выпьем, чтобы уж разом покончить с ним, а?
Пит отправился за пивом к скоро вернулся с очень серьезным лицом и нахмуренными бровями.
— Что-то не нравится мне вся эта история… и почему Робин должна так думать. Она, очевидно, не знает, что было неопровержимо доказано на основании абсолютно конкретных данных, что ты непричастен к убийству и при всем желании не мог бы совершить преступление?
— Всех деталей она не знает. Я думаю, ей известно то, что было напечатано в газетах. А значит, она знает, что полиция меня не подозревает… Однако ей может казаться, что полиция ошибается. И…
— И что еще?
— А это означает, что у нее есть какое-то основание полагать, что полиция ошибается. Смею признаться, что единственное объяснение, которое приходит мне в голову, совсем меня не утешает… Очевидно, за время нашей супружеской жизни у меня стали проявляться такие психические отклонения, которых было вполне достаточно, чтобы у нее закралась мысль, что я мог совершить убийство в припадке безумия.
Пит снова взял в руки незажженную трубку.
— Я должен поговорить с Робин.
— Нет, Пит, пожалуйста! Это ничего не даст… не надо с ней говорить.
— Ты еще ее любишь… или уже нет?
— Еще и опять… да, люблю. Теперь я уже точно знаю, что я ни в коем случае не должен был приходить к ней — это был, пожалуй, единственный правильный совет Арчи. Мне было достаточно нескольких дн, ей — после того как я ее увидел, — чтобы вообразить себе, что я могу надеяться на примирение. Это было, конечно, до того, как я узнал — снова узнал — историю моей наследственности. И теперь мне не остается ничего другого, для ее спокойствия, да и для моего тоже, как оставить ее в покое и забыть навсегда. Сдается мне, что мое подсознание знало это с самого начала, знало также, что единственное, что я должен был сделать, — это забыть ее, и, наверное, по этой причине я так упорно и категорически отказывался от лечения у психиатра.
— Но если ты ее любишь, какое это имеет значение?
— Не знаю, но это нежелание, отказ, возражение во мне остаются по-прежнему.
Я допил пиво и поднялся с кресла.
— Пожалуй, мне пора, пойду пройдусь немного пешком, уже одиннадцать часов. Завтра я снова начинаю работать в агентстве и хочу хорошенько выспаться, чтобы начать со свежей головой. Большое спасибо за все и, конечно, за пиво.
Когда я возвращался домой, я понял, что иду по улице, где живет Робин. Нет, я шел правильно и не уклонился от пути к своему теперешнему дому. Это был путь, который связывал дом Пита и мой… Но, очевидно, я мог бы постараться выбрать другой маршрут.
На третьем этаже в одном из окон горел свет; я подумал, что это окно Робин. Но проверять не стал, точно ли это ее окно… Я прибавил шагу и продолжил свой путь.
Глава 12
В семь тридцать утра меня разбудил будильник. Чувствовал я себя невыспавшимся, так как хоть и лег в полночь, но долго не мог заснуть. Помню, что последний раз посмотрел на часы, когда они показывали два тридцать утра, а заснуть удалось, наверное, и того позже. Помню, что решил при первой возможности проконсультироваться с доктором Эгглстоуном и попросить его порекомендовать мне какое-нибудь снотворное. Мне это было совершенно необходимо, особенно сейчас, когда я снова приступал к работе и не мог больше позволить себе засыпать после двенадцати, а то и позже.