Я снова побежал, так как стоять в Корпусе можно только людям. Я и так сделал непростительную вещь, когда остановился, поднял кусок мяса и съел его.
Я бежал по Корпусу, слушал свое дыхание и равномерное биение таблички о грудь. И я думал о том, что только что произошло. Если бы я был живым, я бы побрезговал есть тухлое мясо, на котором побывали тараканы. Никакой человек не позволил бы себе этого. Значит, я все-таки машина. Но почему я думаю обо всем этом? Откуда у меня взялось впечатление о том, что такое брезгливость, если машинам оно чуждо?
Мой грузовик слушается только меня. Он никогда бы не остановился перед чужими объедками, если бы я его не остановил.
Но почему я все это сделал? Ведь мне никто не приказывал. Неужели все это заложено программой? Почему тогда у меня возникает ощущение, что я могу сам выбирать что-то?
Я снова возвращаюсь к тому же вопросу: кто я?
Однажды я обратил внимание, что у меня лицо дергается. Я просто бегу по коридору и иногда делаю какое-то движение лицом.
Я знаю, что любые функции в машинах нужны для чего-то. Интересно, зачем нужно это дерганье лицом? Может, чтобы отгонять мух? Но в Корпусе нет мух. Тут есть только тараканы.
Значит, я машина с дефектом. Делаю то, что не нужно делать. Но почему я такой получился? Или все машины с неполадками? Зачем нас такими сделали? Ведь люди очень умные, они пользуются разумом. Почему они не видят во мне дефектов, если даже я, неразумная машина, вижу их?
Или все-таки это не дефект, а что-то другое? Но что? Кто я, в конце концов?
Она
Я услышал этот разговор случайно. Один человек говорил другому:
– Эти скоты совсем обнаглели. Не успели мы оправиться от одной атомной бомбы, как они сбросили вторую. На этот раз уничтожен корпус номер два! Там вообще ничего не осталось!
– Хорошо, там наших практически не было, – ответил ему другой человек. – Но рабы вымерли чуть ли не полностью. Там была самая большая их колония. А ведь оттуда хотели отправить рабов по другим корпусам. Нам тоже нужна партия новеньких, а их нет!
– Ничего, это вопрос решаемый. Уж расплодить народ мы всегда сумеем.
Я мало что понял из этого разговора. Больше всего меня занимало вот что: если был новый атомный взрыв, то почему не исчезли тараканы? Они были повсюду. Они залезали даже в руду, которую я возил на грузовике.
Я прокрутил разговор снова и понял, что взрыв мог быть в другом месте. Я знаю очень мало мест: всего лишь три дороги в Корпусе. А их должно быть гораздо больше. Наверное, взрыв был на другой дороге. Хорошо же им сейчас там без тараканов.
В этот же день я услышал другой обрывок разговора.
– Сильно накладно везти им баб. Может, проще было взять у них сперму?
– Ну ты смог бы у них взять сперму?
– Нет.
– Ну и вот. Проще привезти баб.
Я еще не понимал, что этот разговор напрямую касался меня. Когда я возвращался с работы домой, у двери своей комнаты я увидел двух человек и такую же машину, как я. Только она была женского рода. Это была Она.
Я всегда слушал свое дыхание и равномерное постукивание таблички с номером. Почему-то в этот раз они сбились и были не такими ровными, как обычно. Я подбежал ближе и остановился. Я понял, что человек хочет мне что-то сказать.
Тот подошел ко мне ближе, дотянулся рукой до моей таблички, перевернул ее, чтобы увидеть номер.
– Семьсот четырнадцатый? – уточнил он. – Так и запишем. Вот тебе жена. Быстренько сделай ей ребенка.
Второй человек хихикнул:
– Можешь растянуть удовольствие, а не спешить.
– Нет, нам надо быстренько.
С этими словами они ушли. Я открыл дверь в комнату и вошел. Следом вошла Она.
Делать в комнате было нечего. Машинам не нужно развлекаться. Они сделаны для того, чтобы работать. Может, я бы работал круглые сутки, но люди привыкли иногда отдыхать. Они делали перерывы отдыха и для машин.
В комнате у меня стоит кровать и небольшой столик. За дверью дырка в полу, заменяющая унитаз. Больше ничего нет. Машине ничего не нужно. Раз в неделю мне меняют постельное белье. Раз в три дня можно сходить в душ помыться. Поэтому когда я возвращаюсь с работы домой, я просто ложусь в кровать и сплю.
Так я сделал и в этот раз.
Но почему-то Она не спешила в постель. Она ходила по комнате из угла в угол и делала вид, что чем-то занята. Потом она угомонилась и легла со мной рядом.
Мне она очень мешала. Кровать была рассчитана на одного, а надо было умещаться вдвоем. Пришлось обоим лечь на бок – спина к спине, чтобы не упасть с кровати. Я думал, что если мне ее поселили навсегда, то мне это очень не нравится. Я не хотел, чтобы так продолжалось долго.