…И Кейвин Ваверс, и все другие студенты, с которыми мне довелось разговаривать об их будущем, высчитывали свои перспективы в денежных единицах, — деньги регулировали отношения.
Можно назвать это любовью к бизнесу, можно фантазировать о курице, не только несущей, но и высиживающей золотые яйца; деньги делают деньги (бедность делает бедность). Человеческие достоинства и недостатки размножаются подчас простым делением, как амебы. В делах американцы неутомимы; ни один из моих североамериканских знакомых не хочет удовлетворяться достигнутым: игра по-крупному вросла в сознание, в историю и в душу народа. Сюда ведь не ехали наследные принцы и князья с гербами на золотых каретах; кроме негров, почти все прибыли сюда добровольно — лесорубы, механики, проститутки, солдаты, религиозные сектанты и хлеборобы, не нашедшие себе места на остальных континентах планеты. Практически каждый американец в третьем, четвертом, редко более отдаленном поколении — наследник европейских сорвиголов и бедняков, возмечтавших о деньгах без счета и еде до отвала. Я упрощаю очень сложный процесс и делаю это умышленно: в Америке уже выросли собственные философы, жулики, святые, изобретатели, негодяи — полный комплект, вполне собственные, ничуть не европейские. Еще Энгельс видел это, когда писал почти девяносто лет назад: «…Это именно и любопытно в Америке, что наряду с самым новым и самым революционным там преспокойно продолжает прозябать самое допотопное и устаревшее». Иногда Америка весела, иногда становится нудной, иногда же похожа на мальчика, увиденного мной в аэропорту Мемфиса, штат Теннесси. Маленький негритенок нес пять апельсинов; плоды не помещались в его ручках, и то один, то другой выпадал из объятий. Мальчик наклонялся, подымал и в это же время ронял еще один апельсин. Я захотел помочь и взял апельсин с пола, но собственник золотого плода с воем так ринулся ко мне забирать свое сокровище, что растерял все остальные апельсины…
Здесь свои правила всех игр и собственные знаменитые игроки. Их сортируют вскоре после рождения — по интеллектуальным индексам, родительским связям, школам, университетам, а затем они врастают в толпу и большинство должно пробиться сквозь нее самостоятельно, каждый до поры до времени проталкивается в одиночку. Недавно я прочел в одном из американских еженедельников, как дети дипломатов США, учившиеся по нескольку лет в московских школах, жаловались, что им не легко дома — их приучали к коллективизму, а это ведь для них словно потеря боксером защитного рефлекса. Куда уж: позанимавшись в танцклассе, трудно выступать в личном первенстве по дзю-до. А выступать надобно. Не раз и не два знакомые американцы без особого сожаления говорили о том, что тот или другой наш общий знакомый проиграл — лишился должности, работы, денег, — лишился чего-нибудь жизненно важного. Это значило, что некто более энергичный, ловкий и, возможно, более одаренный занял освободившееся место. Здесь жалеют редко и неохотно, а «лузеров» — терпящих жизненные катастрофы — не жалеют вовсе. Погибающего с голодухи, может быть, накормят в Армии спасения, в каком-нибудь благотворительном фонде могут дать немного одежды и денег. Но человек, униженно протянувший руку за помощью, мгновенно теряет в общественной стоимости: он сдался, выбыл.
В Лос-Анджелесе я смотрел по телевидению репортаж о первом утре после президентских выборов — Джеральд Форд уходил из Белого дома, где он узнал ночью результаты голосования. Репортеры подглядели, как из боковой двери один за другим выскальзывают музыканты, подняв воротники плащей: президент пригласил их поиграть на балу по случаю своей победы, а бал пришлось отменить. Последним, прячась за тумбу своего инструмента, вышел контрабасист. Люди, вместе с которыми я смотрел передачу, накануне голосовали за Форда и не делали секрета из этого. Но голосовали они вчера. «Ну и президент был у нас», — заметила женщина, грустно покачав головой. «Никуда не годный, — согласился с ней муж. — Яйцо-болтун…» Это не считается беспринципностью — всего лишь нормальная реакция на «лузера»; кроме того, победитель прав, и да здравствует победитель!
Стоп! Я снова отвлекаюсь. С чего мы сегодня начали? Ну конечно же «ab ovo» — «с яйца».
Телевизор прекратил разговоры о президентских выборах, тоже утратив интерес к проигравшему, и на экране — внезапно, вспышкой — появился молчаливый человек с гибкими пальцами фокусника из варьете. В пальцах он держал желтоватое куриное яйцо со светло-коричневыми крапинками. Сосредоточенный человек покатал яйцо между ладонями, заполнившими телеэкран, и воткнул его в странного вида приспособление. У человека было всего двадцать секунд, потому что время телевизионной рекламы строго лимитируется, и вот за эти-то двадцать секунд он изготовил яйцо кубической формы и предложил его нам. Сосредоточенный человек перечислил множество преимуществ, коими обладают яйца кубической формы, если на минуту отстраниться от достоинств, так сказать, государственного масштаба, то все равно для нас должно было стать бесспорным, что кубические яйца легче впишутся в современный интерьер, а вареные ни за что не скатятся со стола. Вот так. Изобрел машинку некий Стен Паргман из Лос-Анджелеса, и раз ее рекламируют по телевидению, значит, выпуск машинки окупается и вещь эта чрезвычайно полезна. Кстати, яйцо может выглядеть необычно не только снаружи: в каталоге рождественских подарков на 1977 год числится белая пятнадцатидолларовая машина размером с электрическую кофемолку — машина умеет смешивать желток с белком, не нарушая целости скорлупы. Машинку можно выписать по почте — номер ее по каталогу 902 528. Кубатура яйца…