День был хлопотный. Временной сдвиг напоминал о себе усталостью, ведь это здесь было только семь вечера, а в Стокгольме–то как–никак уже час ночи. Там ночь, здесь вечер. Вдобавок я совершенно не выспался. Под окнами моего номера на Лексингтон–авеню завывали сиренами то полицейские и пожарные машины, то кареты «скорой помощи», хотя улицы в такую рань были пусты и безлюдны. Да и проснулся я в четыре утра. Организм упорно не признавал сдвига времени. Правда, это бы еще полбеды. Я посидел за компанию с телевизором, который потчевал меня Борисом Карлофом и Фредом Флинтой, пока я не закемарил в уютном кресле, а проснулся, когда шла уже деловая сводка утренних новостей.
Прогулка по обычным, традиционным антиквариатам дала не много. Изредка попадались шведские вещицы, по баснословным ценам, но львиную долю, судя по всему, составляла простенькая мебель да разные безделушки, которые чуть ли не контейнерами привозились из Англии и по дороге через Атлантику удваивали свою цену. Что ж, в Стокгольме качество было гораздо выше, а цены ниже. Впрочем, большую часть дня я провел на выставке. Размещалась она на углу Парк–авеню и 79‑й улицы в так называемом Арсенале, старинном здании из грязновато–бурого кирпича, где некогда в лучшие дни стоял пехотный полк.
Как всегда, на первых порах выставка просто ошеломляла. Стенды теснились друг к другу, и глазу было трудно разобраться в этом обилии впечатлений. Но я последовал обычному своему принципу. Сперва не торопясь обошел всю экспозицию, чтобы сориентироваться и запомнить, где расположено самое для меня интересное. Потом я выпил у входа чашку жидкого тепловатого американского кофе (чашка была из пластмассы), чуточку передохнул на одном из складных стульев, а затем вновь устремился в толчею, на сей раз уже целенаправленно.
Множество модерна. Причудливое серебро, ветви, листья. Бронзовые женщины. Лампы, картины. Но больше всего Art Deco и Depression Modern. Я застрял в углу, где экспозиция однозначно определялась черным цветом, хромом и стеклом. Мягкая мебель, обтянутая черным бархатом, чернолаковые столы на серебристо поблескивающих хромированных ножках. Чейсовские подсвечники, блюда, лампы из стекла и хрома. Наверно, это может показаться мрачным — кому охота превращать свой дом в приемную похоронной конторы? Но в светлой комнате, среди белых стен, чернобархатный диван и такие же кресла — четкие прямые линии, простые формы во вкусе той эпохи — на темно–красном афганском ковре, стеклянный столик с черной лампой и соответствующие безделушки могут составить весьма эффектное единство. Как стиль Depression Modern нельзя выпячивать, однако акценты, заимствованные из этого периода, обогащают и подчеркивают эстетическую целостность интерьера.
Я не устоял, купил там кофейный сервиз. Кофейник, сахарница и сливочник — высокие, стройные, геометрически простой формы, с черными бакелитовыми ручками. Изящнейший дизайн. У другого стенда я набрел на шейкер для коктейлей под стать сервизу, тоже чейсовский, тридцатисантиметровой высоты, идеальной цилиндрической формы. Тоже хромированный, с черной каемкой по краям и черной защелкой. Не знаю, чем меня привлекает этот дизайн, обтекаемый, строгий, почти лишенный украшений. Возможно, это обратная реакция на витиеватые формы барокко и прочих стилей, на пышность и перегруженность деталями. Здесь же на передний план выходит простота в самом своем чистом, аскетическом виде.
После обеда я бродил по Нью–Йорку — частица живого, энергичного людского потока, катившегося по улицам. Все расы, все возрасты, все языки. Где–то я читал, что в Нью–Йорке можно найти представителей без малого ста пятидесяти национальностей, и это правда, я заметил. В витринах было все что угодно. От новейших образцов японской электроники — телевизоров, магнитофонов и множества других вещей — до антиквариата и ювелирных украшений. Дешевые закусочные соседствовали с роскошными ресторанами, длинные лимузины тормозили возле тротуара, перед носом у растоптанных обществом, чокнутых оборванцев, которые спали на вентиляционных решетках, согреваясь теплом подземки. Сверкающие стеклом и мрамором, устремленные ввысь небоскребы, и тут же рядом — ветхие двухэтажные кирпичные дома — необузданная симфония архитектуры, где хаотичность и нехватка единообразия создавали какую–то особую гармонию, а в итоге делали облик города неповторимым.