БЛАЖЕНСТВО ГОРЕСТНЫХ
Василий Ермак сидел на берегу небольшой речушки и, неторопливо подбирая рукой камешки, бездумно кидал их в воду, наблюдая, как тихая гладь ее разбегается кругами, похожими на глаз живого существа, пытающегося высмотреть нарушителя спокойствия, но, так и не разглядев его, снова тихо засыпающего. Наконец, Ермаку надоело это пустое занятие, он повел широкими плечами, поднялся на ноги, оглядел степную даль, вслушиваясь в полуденную тишину, нарушаемую лишь стрекотанием кузнечиков да побрякиванием удил пасшейся лошади.
Второй день поджидал он посланных в разведку к ногайцам своих казаков, что должны были отыскать в степи конские табуны мурзы Урмагомета, давнего казачьего недруга. Прошлой весной он со своими нукерами едва не накрыл отряд Ермака, когда они возвращались из Крыма, с рынков Бахчисарая. Пьяный казак — плохой казак. А они пьянствовали всю обратную дорогу, беспечно полагаясь на близость казачьих станиц. Вот тут-то и наскочил на них Урмагомет с сотней нукеров. А казаков всего-то два десятка. Слава Богу, что пищали держали заряженными, отбились и, рассыпавшись, ушли: кто вдоль берега, кто по дну балки, кто скрылся в ближайшем леске. В станицу добралась лишь половина от всего отряда. Голосили бабы-казачки, хмурились старики. Ермаку, а он был старшим в том походе, никто и слова не сказал. Но он сам все знал — виноват. Не уберег казачков. С него и спрос. Может, от того, что был легко ранен стрелой в бедро, в открытую не высказывались, не вызвали на круг для суда, но про себя он дал слово посчитаться с мурзой, чего бы то не стоило.
Долго, всю зиму, вынашивал план мести, как это делал обычно, без спешки, ни с кем не делясь задуманным, а пару дней назад пригласил к себе в курень Гришку Ясыря, Яшку Михайлова, Гаврюху Ильина (все они были с ним в тот раз и тоже ходили зиму как оплеванные, чуя вину) и изложил план мести.
— Нынче гнуса много, и ногайцы погонят свои табуны от становий, в степь подале, где ветерок прохладный отгоняет мошкару. Пастухов на сотню голов у них не больше трех человек бывает. Если табун большой, то не больше двух десятков.
— Как и нас в тот раз было, — вставил слово Гавриил Ильин.
— Да, как и нас, — Ермак внимательно глянул на него, пытаясь угадать, согласен ли Гаврюха идти в набег. Низовые атаманы на кругу толковали, что с ногаями надо дружбу держать, мол, царь Иван Васильевич не велел до поры до времени ссориться. Поэтому их набег шел в разрез с планами казацких старшин. Сами же они сидят по куреням, живут от дележа общей добычи, приносимой казаками из набегов. Им нет нужды рисковать жизнью. К тому же и царское жалование как ни как, а им попадает в первые руки. Ермак, не желая ссоры со старшинами, решил собрать в набег лишь близких ему казаков, которым тоже невтерпеж сидеть по куреням без дела, ждать общего похода на казылбашев или турок, когда собираются и стар, и мал, идут всем войском, а в результате — больше шума, чем дела.
— Не пожалуют нас старшины за это, — словно угадал его мысли самый рассудительный из всех Яков Михайлов, — ох, не пожалуют.
— Чхать нам на них! — вскочил полукровка Гришка Ясырь. — Пущай свои толстые задницы греют на солнышке, старшины наши. Им чего? На них не каплет…
— А на тебя давно капать начало? Камышом бы прикрылся, — ответил, топорща белесые усы, Яков Михайлов. — Сам в прошлый раз первый наутек пустился. Забыл, что ль?
— Это я первым? — Гришка сделал вид, что ищет кинжал на широком поясе. — Я первым бежал? А ты меня в балке так шибко обошел, что я сколь не гнал за тобой, а догнать не сумел.
— Ладно, все хороши, — Ермак нажал легонько на худое плечо Ясыря, усаживая того на место, — дело будем говорить или квитаться начнем?
— Давай о деле, — подал голос молчаливый Гаврила Ильин, самый крупный и неповоротливый из всех, — а то их брехунов не переслушаешь. Идите вон на улочку, да там и цапайтесь.
— Так вот о деле, — Ермак чуть выждал, собираясь с мыслями, и продолжал. — Коль на большой табун наскочим, голов с полтыщи, то пастухов там не больше, чем два десятка будет. Снимем их: и мурзе отомстим, и кони наши.
— И куда ж мы их денем? — похоже, Яков Михайлов не хотел идти в набег или просто кочевряжился, набивал себе цену. — Съедим? Старшинам подарим? Может, и скажут они за то спасибо, а может, и пожурят, что без спроса ихнего в набег на ногаев пошли…
— Добрых под себя оставим, а остальных на продажу угоним.
— Это куда ж? В Бахчисарай, что ли? Там они нас, ногайцы, мигом накроют, за ушко, да на солнышко сушиться подвесят.