Голубое небо и голубая вода закружились и слились в одно пятно. Сквозь дымку мелькнули оранжевыми пиками самые высокие опоры моста Золотые Ворота. Он увидел край обрыва. И впереди ничего.
Впереди была смерть.
Жизнь не промелькнула перед его глазами. Он увидел себя уже двадцатилетним в поместье Дугласов под карнизом домика для гостей позади бассейна. С ним была Тростиночка, ее белое платье было насквозь мокрым и прилипло к телу. Он выпил губами каплю дождя с кончика ее носа, и с этого все началось. Он лишил ее невинности, но дал ей свою безусловную любовь и обещал любить ее вечно. Она обещала то же самое. Но это было до пожара. До Сэма. До того, как она поняла, как извлечь выгоду из них обоих. До того, как проявился ее подлинный характер.
Потом он увидел ее в тот последний день, когда силой овладел ею и навсегда выкинул из своей жизни.
Она была с ним непростительно мила, хотя он знал, что на самом деле она хотела всучить ему деньги от Сэма, чтоб успокоить собственную совесть, мучившую ее за все то, что она сделала.
Она лежала в объятиях Миднайта; ее маленькие белые ручки нежно покоились в его ладонях. Ее светло-золотистые волосы рассыпались после любовной игры. В ее поведении не чувствовалось никакой вины за то, что она продалась человеку, которого Миднайт считал повинным в убийстве Камеллы Дуглас и обоих их отцов. Выходит, что ее отец был прав – она во всем похожа на свою мать и готова продаться тому, кто даст больше.
Вот почему он унизил ее самым жестоким образом и навсегда ушел из ее жизни. И все десять лет он твердо держался за свою правоту, не слушая никаких аргументов в ее защиту и шевелящихся в душе сомнений. Он упорно гнал преследующий его образ худенькой потерянной девочки, которой, как никому на свете, нужна была любовь.
И вот сейчас, за миг до того, как сознание должно было померкнуть, он пытался ответить себе на вопрос, был ли он прав. Как ни бился, он так и не смог разлюбить Лейси, даже когда возненавидел. Она пробудила в его душе самые темные чувства, но она же пробудила и самые светлые.
Годы без нее были мертвыми и пустыми. Она оказалась единственным в его жизни, ради чего стоило жить и за что стоило умирать.
И все это он отшвырнул собственными руками.
Больше всего сейчас ему хотелось, чтобы у него появился еще один шанс.
Машина врезалась в скалу и отскочила. Металл застонал, но сварные рамы, на которых крепился салон, выдержали.
Машину снова швырнуло на скалу, и его сиденье сорвалось с места. Джонни с такой силой бросило на рулевое колесо, что ремни лопнули и он со всего размаха ударился о ветровое стекло и пробил его головой.
И потерял сознание. Все лицо его было изрезано осколками. Машину буквально смяло в гармошку и выкинуло на острие утеса, а внизу, на неизмеримой глубине, пенились волны прибоя.
Сверху на него смотрел, злобно улыбаясь, некто в черном. Затем сел в синюю «тойоту» и укатил.
Миднайт, этот крутой Миднайт, с молоком матери, так сказать, впитавший в себя жестокие законы улицы, где кулаком и смекалкой приходится отвоевывать себе место под солнцем, потому что иначе не выживешь в этих вонючих узких тупиках, – этот бешеный Миднайт никогда и никому не показывал, что в глубине души он слабый, нуждающийся в защите мальчишка, а попросту трус – не чета своему брату Натану. Тот-то был настоящим героем. Натан, отцовский любимчик, умер совсем юным и оставил своего недостойного братца один на один с этим подлым миром.
Нет, Миднайт никогда бы не признался, что был таким отчаянным драчуном именно потому, что боялся умереть. Ему некуда было податься. Приходилось изображать крутого, сильного, бесстрашного героя и спасителя, лишь бы никому в голову не пришло, что на самом деле он трус. Лишь бы никто не догадался, что в глубине души он совсем не такой, как Натан.
Для Миднайта смерть представала как нечто навеки черное, безнадежное, сплошное ничто; это был гроб, в котором он заколочен, как Натан, а потом закопан и забыт. Миднайт всегда боялся темноты и замкнутого пространства. Когда он стал взрослым, его преследовали кошмары, в которых был Натан.
Но выходит, смерть совсем не такая. В ней, оказывается, есть что-то по-своему притягательное.
Он не чувствовал себя заколоченным в гробу. Наоборот, он летел – высоко-высоко, в залитом солнцем безмолвии. Вокруг была не тьма, а ослепительный свет и неописуемая свобода – и невероятная невесомость.
Вся его бессмысленная жизнь была одним нескончаемым притворством: он должен был играть в героя, хотя им не был, и вот вдруг все кончилось, и он чувствует мир и покой. Мир внизу застыл в тишине, а он скользил над смятым железом игрушечной машины, покачивающейся на краю обрыва. Бесшумный ветерок наводил рябь на лазурные морские воды и легонько колыхал бурые травы. Сначала он не узнал своей машины. Не сразу понял он и то, что сдавленное в ней тело принадлежит ему.
Потом он подлетел чуть ближе и разглядел кровь на черных волосах, искореженное и искалеченное тело мужчины, зажатого смятым железом, и вспомнил, на какой бешеной скорости гнал машину. Но даже тогда, когда до него вдруг дошло, что это его собственное тело, он не испытал ни малейшего сожаления, потому что был свободен, как никогда, и нескончаемая драка была позади. Все ярче распускающийся цветок пламени повлек его из кабины, и он с невероятной, умопомрачительной скоростью помчался по световому тоннелю.
Ничего он сейчас так не жаждал, как добраться до конца тоннеля, но мужчина с седыми волосами, облаченный в красный купальный халат, преградил ему путь. Фигура мужчины непонятным образом светилась наподобие японского бумажного фонаря со свечой внутри. Не светились на нем только пять черных дыр, пробитых в животе. Мужчина не произносил ни слова, да в том и не было нужды. Миднайт узнал своего прежнего хозяина, врага и соперника – Сэма Дугласа – и мог читать его мысли. Сэм безмолвно приказал ему возвращаться обратно.
Не мешай мне.
Сэм покачал головой. Ты должен помочь Лейси.
Потом Миднайт увидел отца и мать и брата Натана. С ними, судя по всему, все было в порядке. Они тоже давали понять ему, что хотят, чтобы он вернулся назад. После этого он уже не так сопротивлялся незримой силе, гнавшей его назад по тоннелю.
Миднайт почувствовал, как все его тело пронзила резкая боль, особенно невыносимо ее раскаленные лезвия жалили голову и лоб. Его всосало обратно по тоннелю в несчастное, сплющенное, почти безжизненное тело в машине. Обратно в полубессознательное состояние, которое было сама боль, потерянность и ужас.
Он почувствовал тяжесть сотни килограммов железа, навалившегося на его грудь. Он хотел подняться и снова полететь, но не мог: он оказался в ловушке.
Ему нужно было свободное пространство. А вместо этого его закрыли в ловушке.
Потом он услышал голоса. Сварщики резали то, что осталось от машины, чтобы извлечь его на свет Божий. Каждый раз, когда они отбрасывали очередной кусок металла, это причиняло ему неизъяснимую боль, еще большую, чем раньше.
Ему ненавистна была сама мысль о том, что он будет в ловушке собственного тела. Он молил о смерти. А вместо этого его вытащили. – Несколько часов спустя Миднайт очнулся от – прикосновения к голове и груди руки в резиновой перчатке. Повсюду из его тела торчали иглы. Одежду разрезали и стянули с него, и он лежал ЧРД ослепительным светом, который согревал его. Свет струился с потолка. Люди в белых халатах о чем-то тревожно переговаривались шепотом. Одна из врачей особенно запомнилась ему: у неё дрогнула рука и выпустила скальпель. Боль нахлынула из глубин тела, и она была хуже всех игл и скальпелей, вместе взятых. Ему казалось, что каждый нерв в его черепе взорвали острыми иглами и стеклами. Он хотел заговорить, объяснить им, что хочет.