Возьмем факт, совсем не случайно упомянутый первым в предыдущем абзаце, специально посвященном перечислению наиболее значимых социально-экономических явлений нашей жизни, свидетельствующих о регрессивном характере изменений, определивших ее общее течение. Он говорит (нет: вопиет) в том, что вместо цивилизованного, т.е. правовым образом регулируемого, рынка (каковой, между прочим, предполагал в своей теории “богатства народов” и сам Адам Смит, на которого так любили ссылаться наши радикал-реформаторы) мы получили в конце концов “базар”, как его наиболее дикую и примитивную форму, “регулируемую” кулачным правом. Ведь тот если как-то и совместим с капитализмом, то опять же вовсе не с современным законнически-рациональным, а с “архаически”-иррациональным, основанным на принципе: “не обманешь — не продашь”. К тому же степень криминализации этого, с позволения сказать, “рынка” у нас такова, что — в связи с высокой степенью организованности криминальных структур, буквально оккупировавших его, — есть смысл говорить о весьма специфической “невидимой руке рынка”. Совсем не о той, на какую уповал А. Cмит, но принципиально ей противоположной. О руке уголовных “авторитетов” и льнущих к ним “теневиков” (насчет “благодетельности” воздействия которых на наши рыночные отношения отваживаются говорить лишь небескорыстные “теневики” от теории).
Все это означает, что у нас в результате экономического катаклизма, спровоцированного Е. Гайдаром и его “командой камикадзе”, рынок вместо того, чтобы стать эффективным инструментом капиталистического прогресса, предстал как разрушительное орудие — капиталистического же, но — регресса (деструкции, энтропии и пр.). И следует ли удивляться тому, что в силу взаимопроникновения всех общественных сфер (все того же контовского “консенсуса”) подобной энтропии подверглась не только хозяйственная, но и политическая, и культурная, и нравственная жизнь российского общества? Всепроникающая коррупция, “модель” которой задает наш всероссийский “базар”, везде дает о себе знать. Вот почему наша страна так решительно вырвалась в число самых “передовых” по степени коррумпированности не только хозяйственной, но и всех остальных из упомянутых здесь областей. А ведь корни ее уходят не столько вниз, в “российскую почву” (в тот самый “русский менталитет”, на который наша радикал-демократия пытается свалить все свои гиперреформаторские грехи), а вверх — в высшие этажи “новой русской” бюрократии, усыпавшей розами путь “нового русского” капитализма.
Это обстоятельство и парализует активность наших правоохранительных структур, вынуждая их функционеров вновь и вновь останавливаться у “красной черты”, преступив которую они рискуют “схлопотать” статью за “антигосударственную деятельность” (или за что-то, вообще не имеющее отношения к делу). И когда даже из уст высших правительствующих лиц выпархивают, порой, слова о “бандитском капитализме” (нашедшем — добавим от себя — благодатнейшую почву для своего буйного произрастания прежде всего благодаря все тому же “приватизаторству” и “ваучеризаторству”), то миллионам трудящихся, уже более семи лет испытывающих, что называется, на собственной шкуре, весь процесс его произрастания и победоносного “движения вперед”, остается только иронически пожать плечами: дескать, “попал пальцем в небо”. Жест, за которым чувствуется только глубочайшая апатия и безнадежность.
Но едва ли не выразительнее всего о регрессивной направленности нашей нынешней эволюции свидетельствует особый образ действий, специфический способ поведения, который диктует россиянам ситуация неотвратимого экономического (и социокультурного) распада и дезинтеграции. Вот как она выглядит в уже цитированном докладе экономиста, чье видение российских реалий не было искажено ни радикал-реформаторским нарциссизмом, ни монетаристским прожектерством: “Мы до сих пор рассуждаем об экономической реформе, о ее судьбе, не понимая, что примерно около года тому назад [т.е. уже в 1993 г. — Ю. Д.) процесс экономических реформ в России захлебнулся, зашел в тупик и практически приостановлен. Общество перешло к иной модели, перешло интуитивно от проведения экономических реформ к стратегии выживания” (Там же, с. 131). “Без понимания того, что мы перешли к совершенно новой модели поведения, к ориентации на выживание, мы не объясним многое из того, что происходит в стране. В частности, поведение хозяйственных руководителей и коммерческих банков, региональных лидеров и населения, кризис неплатежей. Вы ничего не сделаете, если хозяйственные структуры будут припасать деньги для выживания, не расплачиваться, имея при этом достаточно платежных средств. Надо иметь в виду и механизм поведения человека, семьи в этих условиях.