– Это нам.
– Я тоже так думаю, папочка.
Я с удивлением посмотрел на нее. Она в первый раз назвала меня так. Она улыбнулась.
– Тебе придется снова привыкать к этому слову.
– Это будет нетрудно.
Мы двинулись внутрь здания аэропорта.
– Ты дашь мне знать, когда приедешь?
– Я сразу же позвоню тебе из Сан-Франциско. Если тебе нечего будет мне сообщить, сразу же скажи мне об этом. Так мы сэкономим кучу денег.
– О чем я должна тебе сообщать?
Я положил руку ей на живот. Она рассмеялась.
– Не беспокойся. Я не позволю ребенку появиться на свет, пока ты не вернешься.
– Обещаешь?
– Обещаю.
К тому времени, когда мы подошли на посадку, у прохода почти никого не было. Большинство пассажиров уже было на борту. Я поцеловал Элизабет на прощание и вручил контролеру билет.
Взглянув на него, он проштемпелевал его, оторвал верхнюю часть и вернул обратно.
– Прямо и направо, мистер Кэри.
Когда самолет сделал посадку в Денвере, я не вышел размять ноги, как предлагала стюардесса. Я предпочел, оставшись на борту, выпить чашку кофе. Он был крепким, горячим, и я чувствовал, как его тепло наполняет меня, и постепенно отпускает судорога, сжимавшая мышцы желудка.
Шесть лет. Как много прошло времени. И многое могло случиться за эти шесть лет. Ребенок вырос. Теперь она, должно быть, уже молодая леди. Ходит на высоких каблуках и носит короткие юбки. Мажется бледной, почти бесцветной помадой, кладет на глаза синие или зеленоватые тени и закручивает волосы в смешной хвостик на макушке, как артишок, от чего она кажется выше ростом. Она может производить впечатление почти взрослого человека, пока не посмотреть ей в лицо, и тогда становится ясно, как на самом деле она молода.
Как долго тянутся шесть лет в разлуке с домом. Ребенок, которого тебе пришлось оставить, вырос, и на его долю досталось много такого, чего ты ей никогда бы не пожелал. Как и ее матери. Шесть лет, и твой ребенок успел вырасти – чтобы совершить убийство?
Я услышал, как задраивали двери. Зажглись предупредительные надписи на табло. Я затушил в пепельнице сигарету и затянул ремни. Проходившая мимо стюардесса одобрительно кивнула, и занялась остальными пассажирами.
Посмотрел на часы. Половина пятого по чикагскому времени. Я перевел их на два часа назад. Теперь было половина третьего по тихоокеанскому.
Улыбнулся про себя. Как просто! Всего лишь перевести стрелки часов и вот уже у тебя два лишних часа жизни. Подумал, почему, если это так просто, никто не догадался изобрести машину, которая могла бы переводить назад годы.
Тогда я мог бы перевести часы на шесть лет назад, и Даниэль не была бы там, где она сейчас находится. Нет, я перевел бы их на пятнадцать лет назад, в ту ночь, когда она появилась на свет. Я помнил все часы, что провел в больнице. Было как раз то же самое время, и Нору только что подняли из операционной.
– Не оставайтесь слишком долго, – предупредил врач, когда я направился в ее палату. – Она очень утомлена.
– Когда я смогу увидеть ребенка?
– Через десять минут. Постучите в окошко сестричке. Она покажет вам вашего ребенка.
Я вернулся в коридор и закрыл за собой двери.
– Первым делом я хочу видеть ребенка. Нора захочет узнать, как она выглядит. Она рассердится, если я не смогу ей рассказать.
Врач насмешливо посмотрел на меня и пожал плечами. И лишь много времени спустя я узнал, что Нора после родов даже не взглянула на свою дочку.
Когда сестричка, завернув ребенка в простынку, подняла мою малышку, меня качнуло. Я видел ее крохотное красное сморщенное личико, блестящие черные волосики, крохотные пальчики, гневно сжимающиеся в кулачки, и у меня закружилась голова.
Я почувствовал какую-то странную боль внутри и ощутил все страдания, которые испытывает ребенок, являясь на свет, все потрясения, которые за последние несколько часов испытало это крохотное тельце. Я смотрел на нее, и еще до того, как она открыла глазенки и округлила ротик, я уже знал, что она собирается делать. Мы были единым целым, мы существовали на одной и той же волне, мы принадлежали друг другу – она была моя, а я – ее. Мы уже не могли существовать друг без друга. И те слезы, которые она еще не могла пролить, выступили на моих глазах.
Сестра закрыла ее простынкой, и я остался один. В полном одиночестве, словно на пустынном берегу моря в непроглядной ночи. И мне пришлось проморгаться, прежде чем я снова увидел больничный коридор.
Я осторожно постучал в дверь палаты Норы. Нянечка открыла их.
– Теперь я могу увидеть ее? – шепнул я. – Я ее муж.
С той терпимостью во взгляде, с которым тут встречают отцов, она кивнула и отступила в сторону.
– Только недолго.
Я подошел к кровати. Нора казалась спящей, и ее блестящие черные волосы разметались по подушке. Она была бледна, на лице ее читалось утомление, и сейчас она была куда более хрупкой и беспомощной, чем я ее себе представлял. Склонившись к ней, я нежно поцеловал Нору в лоб.
Она не открыла глаз, но губы ее шевельнулись.
– Поднять стяги! Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Я посмотрел на нянечку, стоящую по другую сторону кровати, и улыбнулся. Взяв Нору за руку, лежащую на простыне, я легонько пожал ее.
– Флот свободной Франции умирает, но не сдается. Теперь уже и нянечка улыбалась.
– Это все пентотал, мистер Кэри, – успокоила она. – И порой больные под его воздействием говорят довольно забавные вещи.
Кивнув, я снова пожал Норе руку.
Странное выражение ужаса исказило ее лицо.
– Не обижай меня, Джон! – хрипло прошептала она. – Я сделаю все, что ты хочешь. Я обещаю. Только не бей меня!
– Нора! – быстро сказал я. – Нора! Это я. Люк.
Внезапно глаза ее открылись.
– Люк! – С лица ее сползла легкая тень страха. – Мне приснился ужасный сон.
Я обнял ее и прижал к себе. Норе вечно снились ужасные сны.
– Все в порядке, Нора, – шепнул я. – Теперь все в порядке.
– Мне снилось, что кто-то ломает мне руку! И я не могла этого вынести. Ты же понимаешь! Только не руки. Без них я ничто!
– Это был только сон, – сказал я. – Всего лишь сон.
Она подняла руки и уставилась на них. Они были длинными, тонкими и изящными. Взглянув на меня, она улыбнулась.
– Ну, не дурочка ли я? Конечно, с ними все в порядке. – Закрыв глаза, она снова погрузилась в дремоту.
– Нора, – шепнул я. – Не хочешь ли ты послушать о ребенке? Это маленькая девочка, чудесная маленькая девочка. Она так похожа на тебя.
Но Нора не пошевелилась. Она уже спала.
Я посмотрел на сестру. Тут было что-то не так. Во всяком случае в книгах все описывалось по-другому.
Наверно, сестра заметила удивленное выражение моего лица, потому что дружелюбно улыбнулась мне.
– Это действие лекарства.
– Да, конечно, – кивнул я и вышел в коридор.
Я смотрел в иллюминатор. Мне показалось, что далеко впереди по курсу было видно сияние, поднимающееся от города. Сан-Франциско.
Нет, перевести часы на пятнадцать лет назад было бы недостаточно. Все равно ничего не удалось бы остановить. Двадцать лет назад все было бы точно так же.
1942-й год. Лето. И потрепанный Р-38, который я пилотировал, летел, подхваченный ветром, пока я не бросил его в огненную воронку, целясь на серо-черный японский линкор. Меня внезапно охватило странное желание. Мне оставалось лишь сбросить бомбы, но мне захотелось не ложиться на обратный курс, а пикировать вслед за ними на палубу линкора и погибнуть в холодном море.
Тогда не было бы ни Воздушной медали, ни Серебряной Звезды, ни Пурпурного Сердца. Тогда, может быть, была бы Почетная Медаль Конгресса, которой был награжден Коллин Келли, который несколько недель спустя так и сделал. И не было бы ни больниц потом, ни поездок в роли героя, ни известности.
Потому что тогда бы меня уже не было, и я не должен был бы лететь в Сан-Франциско, как лечу сейчас. Потому что я был бы мертв, и никогда бы не встретился с Норой и никогда бы Даниэль не появилась на свет.