Я тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться на историях болезни, я ведь решил работать, как бы скучно и неприятно мне ни было занятие. Какое-то время мне удавалось концентрироваться на написании диагнозов и планов лечения, но потом заскучавший разум снова соскользнул в тот зимний вечер и наш сегодняшний спор. Человек, никогда не видевший гигантскую волну-одиночку, может до хрипоты спорить, утверждая, что ее нет и по законам физики быть не может, но выжившие моряки знают, что это не миф и не байка. Юра так легко спорил и стоял на своем, потому что за всю свою жизнь не видел ничего, что не укладывалось бы в его привычную концепцию мира, такие ситуации обычно любят киношники: религиозный фанатик вдруг встречает инопланетянина, высмеивающий страх перед призраками сам становится их жертвой, врач-психиатр вдруг получает по башке от терминатора и т.д. Но кино не жизнь, там всё происходит для простых целей: двигать сюжет вперёд и держать зрителя у экрана; в жизни зрителей нет, а сюжет нам, участникам представления, не известен.
Почему это произошло с мной, а не с Юрой? Почему это вообще должно было произойти? Я никогда не был суеверным или религиозным, не был и атеистом, я верил во что-то, сам не знаю, во что. Никогда не задумываясь над этой темой – у врачей, знаете ли, не так уж много времени на самокопание, и обычно, когда оно появляется, мы тратим его на профессиональное нытье (Что я сделал не так? Почему он умер? Мог ли я его спасти? Может, мне не место в медицине?) или на личные драмы (Я так одинок. Работа забирает всё время. Это мое служение человечеству или проклятье? Меня ждет одинокая старость и дом престарелых, где я буду всем рассказывать, что в прошлой жизни был врачом, и всем будет плевать, еще один старый пердун, считающий, что ему кто-то что-то должен только потому, что он умудрился не окочуриться в положенный срок, то есть сразу после выхода на пенсию), после той ночи я поневоле стал размышлять о мире, и о том, как мало нам известно о его устройстве. Я мог бы рассказать то, что случилось со мной тем поздним вечером, переходящим в ночь… да только не мог. Как рассказывать то, что сам не понял и не до конца принял? Когда ты не имеешь твердого решения, каждый может легко перетянуть тебя на свою сторону, а где гарантии, что тебе туда надо?? Опять же, услышанная из чьих-то уст, история теряет свою истинность, но приобретает красоту. Когда солдаты ползают в крови и грязи, превозмогают боль, страх, или жертвуют жизнью, смотрят в глаза умирающим друзьям – вряд ли это ощущается ими как нечто интересное, душеподъемное и красивое, а вот истории об этом, покрытые правильными оборотами речи и пафосными словами, идут на ура в книгах, фильмах или просто за пьяным столом. Если тебя там не было – ты не можешь знать Истину, и это закон. И те, кому эту историю потом преподносят в причесанном парадном виде, вовсе не обязаны в нее верить, тоже факт. Юра высмеял бы меня, осквернил своим неверием и зашоренностью то, что я, возможно, сочту чудом или своим глупым заблуждением – в этом случае насмешники тоже ни к чему. Поэтому я и промолчал, ввязался в этот спор, надеясь в нем найти Истину, принять наконец решение... Но знаете, что я усвоил за годы жизни? Истина в спорах не рождается, а вот разобщенность – да.
И снова блестящий асфальт, я бросил свои банки с пивом – благо, они были железными – прямо на тротуар и бросился на дорогу, даже не подумав, что там могут быть и другие машины. К счастью, их не было, не было никого, кроме молодого парня в оранжевом пуховике и зеленой шапке, лежащего на проезжей части с раскинутыми руками. Водитель скрылся, а я не запомнил марку машины… черт, я ведь не смотрел даже туда, пока не услышал визг тормозов и глухой, объемный какой-то звук удара. Когда я повернул голову, машина уже уносилась прочь, сверкая задними огнями, а я, быстро преодолев секундное оцепенение, бросился к пострадавшему, сообщая пустой улице, что я врач. В сыром воздухе февраля время как будто остановилось, адреналин ворвался в мою кровь, я не видел ничего, кроме лежащего на дроге тела, и одновременно видел всё, что касалось этого парня – его острый нос, букву N на белых кроссовках, темные капли мокрой грязи на штанах и рукавах крутки, я искал глазами кровь, ощупывая взглядом каждый миллиметр асфальта и его тела, но так ничего и не нашел.
Стоп. Так я до рассвета не напишу ни одной истории, строго сказал я себе, и не останется время на сладкое - созерцание ночного города, на чай с пирожным из буфета… мы зачастую сами крадем у себя жизнь, вернее, ее остатки, после того, как основную ее часть уже украла система. Не надо форсировать события, сказал я себе, это как содрать корочку до того, как процессы восстановления под ней будут завершены. Понимание придет само, со временем, когда наш великий подсознательный ЦРУ, по мнению Юры, проанализирует все данные, сопоставит с опытом и имеющимися знаниями и вынесет вердикт. Вот тогда и буду думать: согласен я с ним или нет. А пока – за дело.