– Ты серьезно? – спросил он.
– Да уж, никто не откажет чувственному красавчику Стивену Кемпу, – сказала она. – Это вроде как шутка. Но я не шучу. Так что давай-ка, красавчик Стивен, выгружай на веранду комод, забирай чек и уматывай.
– Не говори со мной в таком тоне, Донна. – Он схватил ее за грудь и сжал со всей силы. Было больно. Теперь к ее злости прибавился легкий страх. (Но разве ей не было всегда чуточку страшно? Разве страх не был пикантной приправой к их грязной связи?)
Она отбросила его руку.
– Не зли меня, Донна. – Он больше не улыбался. – Иначе я за себя не ручаюсь.
– Еще кто кого злит, вот вопрос. Ты сам сюда заявился. Я тебя не звала.
Он ее напугал, и поэтому она разозлилась еще сильнее. Его густая черная борода закрывала почти все лицо до самых скул, и Донне вдруг подумалось, что хотя она неоднократно видела вблизи его член – и брала его в рот, – она, в сущности, даже не знает, какое у него лицо.
– Я понял, в чем дело, – сказал он. – У тебя был легкий зуд в одном месте, я его почесал и могу идти на фиг. Так? А на мои чувства всем наплевать?
– Не дыши на меня, – сказала она и оттолкнула его, чтобы убрать молоко в холодильник.
Такого Стив не ожидал. Ее толчок застал его врасплох, он потерял равновесие и отшатнулся назад. Его лоб внезапно прорезали складки, на скулах вспыхнули красные пятна. Донна уже видела его таким. На теннисных кортах за Бриджтонской академией. Когда он запарывал легкие мячи. Она несколько раз наблюдала, как он играет – включая тот матч, когда Стив разгромил ее мужа в двух сетах, причем в отличие от Вика даже не запыхался, – и в тех редких случаях, когда он проигрывал, его реакция на поражение тревожила Донну и наводила на мысли, что она зря с ним связалась. Его стихи публиковались в более чем двух дюжинах мелких журналов, его книга «Догоняя закат» вышла в маленьком независимом издательстве «Гаражная типография» в Батон-Руж. Он окончил частный Университет Дрю в Нью-Джерси, имел четкое мнение относительно современного искусства, фильмов Энди Уорхола и предстоящего референдума по атомной энергетике в Мэне и относился к двойным ошибкам на собственной подаче примерно так же, как Тэд относился к известию, что пора спать.
Он шагнул к ней, схватил за плечо и развернул лицом к себе. Пакет молока выскользнул у нее из рук, упал на пол и порвался.
– Смотри, что ты наделал, – сказала Донна.
– Слушай, я не из тех, кем можно помыкать. Ты…
– Убирайся из моего дома! – выкрикнула она ему прямо в лицо, забрызгав слюной его лоб и щеки. — Что мне сделать, чтобы ты понял? Нарисовать картинку? Тебе здесь не рады! Осчастливь своим неотразимым присутствием кого-то другого!
– Дешевая сучка, – пробормотал он сквозь зубы. Его голос был хмурым, лицо сделалось злым. Он по- прежнему держал ее за плечо.
– Комод можешь оставить себе. Или выкинуть на помойку.
Она все-таки вырвалась и подошла к раковине, чтобы взять тряпку. Ее руки тряслись, в желудке бурлило, голова начинала болеть. Донна даже подумала, что ее сейчас вырвет.
Она встала на четвереньки и принялась вытирать пролившееся молоко.
– Кем ты себя возомнила? – усмехнулся он. – С каких это пор твоя дырка вдруг сделалась золотой? Тебе же нравилось. Ты кричала и просила еще.
– Ты очень верно употребил время. Прошедшее, – сказала она, не поднимая взгляда. Волосы упали ей на лицо, и она не стала их убирать. Так даже лучше. Ей не хотелось, чтобы он заметил, как она побледнела и как ей дурно. Ей казалось, что это какой-то кошмарный сон. Наверное, если бы она сейчас глянула на себя в зеркало, то увидела бы страшную ведьму с перекошенным лицом. – Уходи, Стив. Сколько можно тебе повторять?
– А что будет, если я не уйду? Ты позвонишь шерифу Баннерману? И что ты ему скажешь? «Привет, Джордж, это жена мистера Бизнесмена. Парень, с которым я трахаюсь за спиной мужа, не желает уходить. Вы не могли бы приехать и забрать его в участок?» Так вот прямо и скажешь?
Ее страх нарастал. До замужества Донна работала библиотекарем в школьной системе Уэстчестера, и у нее был свой собственный личный кошмар, связанный с этой работой. Когда дети слишком шумели, ей приходилось их урезонивать и говорить – очень строгим и громким голосом, – чтобы они немедленно замолчали. Обычно с третьего раза они понимали и слушались – по крайней мере, шумели уже не так сильно, как прежде, – но что, если бы они не послушались? Вот где был настоящий кошмар. Что, если бы дети ее не послушались? И что тогда делать? Ее пугал этот вопрос. Ее пугало, что такой вопрос вообще может возникнуть – даже наедине со своими мыслями под покровом ночи. Она боялась повышать голос и прибегала к этому средству лишь в крайних случаях. Потому что за этой границей кончается цивилизованный мир. За этой границей асфальтовое шоссе превращается в грязную грунтовку. Если тебя не слушают, когда ты говоришь громким голосом, остается только кричать.