ГОЛОС. Значит все врал.
ПЕТРОВСКИЙ. Товарищ Сталин, я утверждаю, когда я был на Украине, с Якиром я частенько виделся. Я заходил к нему, он тогда при приезде говорил, что он у вас в доме чуть ли не желанный гость, каждый раз у вас бывал. То же самое и у тов(арища) Молотова, и у Кагановича. Рассказывал всякие разговоры с вами.
СТАЛИН. Раз был он, Уборевич, я, Молотов. Кажется, в прошлом году.
ГОЛОСА. То же и Уборевич говорил. Это тактика, все ясно.
ДУБОВОЙ. Товарищи, и поэтому у нас не было не только каких-либо подозрений, но даже, я за других не отвечаю, но у меня не было ни малейшего сомнения в этом человеке, который оказался шпионом.
СТАЛИН. У нас тоже не было сомнений.
ДУБОВОЙ. И почему еще присматривались к нему? Он был против деления Украинского военного округа. Заставили его, поделил. Назначат или не назначат его начальником Генерального штаба, Якир может отказаться. Якир не желает ехать – не едет. В 1935 г. вы с Климент(ом) Ефремовичем в Политбюро решаете на авиацию Якира послать. Климент Ефремович мне объявляет в вагоне, только говорит: “Ты ему не болтай”. Я вообще не болтаю, говорю: “Слушаю(сь)”. Некоторые командиры говорят: “Якир не захотел – Якир не идет”. Он какую-то силу имел, тов(арищ) Сталин.
ВОРОШИЛОВ. А вы перед силой дрожите.
ДУБОВОЙ. Но позвольте, есть решение Политбюро, есть высший орган, и этот человек не подчиняется решению Политбюро. Ходатайствует, заявил, что не пойду. И Туровский первый сказал, что это еще посмотрим: если Якир не захочет, он не пойдет.
ГОЛОС. Правильно, и Уборевич так же говорил.
СТАЛИН. Я просьбу уважил и просьбу Уборевича тоже уважил. Раз не хотят – ничего не выйдет. И Уборевич, и Якир – они мне посылали телеграммы, просили после такого решения: “Примите”. Я говорю: “Не приму, у вас есть нарком”. Я знаю, для чего хотят прийти: просить, нельзя ли перерешить. Я был в Сочи тогда и указал им: “не приму”. Потому что я хотел знать, как военные думают. Если военные согласны, чтобы перерешен был вопрос, тогда другое дело. Но чтобы я с ними переговорил, чтобы я отменил решения Политбюро. Я их не отменил.
ДУБОВОЙ. Но у нас, т(оварищ) Сталин, какое впечатление! Якир захотел, и решение Политбюро для него меняется. Значит, власть. Значит, сила, с которой считаются. Все считаются с Якиром, а мы тоже ему в рот смотрим.
СТАЛИН. У нас бывает так: не Якир, а пониже человек назначается, и он имеет право прийти и сказать: “Я не могу или не хочу”. И мы отменяем.
ДУБОВОЙ. Имеет право. Но он несколько раз делал, он систематически не хотел уйти с Украины. Теперь понятно, почему он не хотел.
ВОРОШИЛОВ. Тов(арищ) Сталин сказал, что тут что-то серьезное есть, раз он не хочет ехать с Украины. Теперь многое можно говорить. Но я не хотел этих людей иметь здесь на авиации.
СТАЛИН. Здесь мы легко бы их разоблачили. Мы бы не стали смотреть в рот, как т(оварищ) Дубовой. (Смех).
ДУБОВОЙ. Я уже сказал о подсадке Туровского, который считал меня недалеким человеком. Подсаживают Зюка. И теперь мне ясно, почему об этом говорил Гамарник и Аронштам, что там Фельдман с Блюхером дерутся, и выпадает Зюк. Если помните, Климентий Ефремович, вы сказали, чтобы я взял его на последнее испытание.
ВОРОШИЛОВ. Я говорил с вами: “Возьмите этого мерзавца, полутроцкиста в последний раз, следите лично за ним; если он в чем-либо проштрафится – гоните его в три шеи”.
ДУБОВОЙ. Так точно. И через 2 месяца я сказал, что он дивизию разлагает и его выгнать надо немедленно. Так точно. Вот тут только становится ясно. Назначают ко мне начальником политического управления округа Щаденко. Я сказал, что я беру его. Я знаю, что (Ефим) Афанасьевич будет работать. Первым меня встречает Тухачевский и говорит: “Он тебя заест, он такого агнца, как Корк, заел. Почему ты не откажешься?”
ВОРОШИЛОВ. А ты испугался, что он такое слово выговорил.
ДУБОВОЙ. Я сказал, что я начальника политуправления округа не подбираю, а его назначает народный комиссар. Это дело не моего ума – подбирать себе начальника политуправления.
ВОРОШИЛОВ. Ума хватило бы, только власти нет.
ДУБОВОЙ. А власть определяет одно и другое. Товарищи, конечно, теперь я стал умным. Конечно, самым позорным, самым постыдным образом проглядел я, ничего не видел, абсолютно ничего, товарищи, я не видел.