А в следующий миг, весь шок с матери словно рукой сняло, а в её руке взвизгнул ремень, прячущиеся до этого в кармане её брюк.
— Ах вы засоранцы!
И понеслась на нас возмездие с ремнем. За всю ту боль, страдание! Переживание, нервы… правда мы сделали полшага назад, и растворились в стенке, с нарисованной дверью — ремень, бессильно хлестнул по бетону, звякнул пряжкой, проехался по крашенной стене кожей, и так и не задел никого из вас.
— Засаранцы! — подскочила мать к ручки рисованной дверци, схватила… воздух! Ручка то, лишь краска на стене!
Стукнула по стене кулаком, повторила о том, что мы любим какать много, еще раз стукнула, добавив пару необидных обзывательсв.
— Открывайте! — прокричала, вновь постучав в дверь, начав прощупывать стену, на предмет потайных ходов, лазов и кнопок.
— Не можем! Она нарисованная! — пропищала на это сестра, еле сдерживаясь от смеха.
— Ах нарисованная! — возмутилась мать, и убежала в ванную.
А я стал раздумывать, давать ей это сделать или не давать? Решил, что пусть делает — дверь кривая, некрасивая, нарисованная, когда мне было два! Да и нарисована она… какой одной твари из Хаоса.
Буквально, его испражнениями монстра! И так то, помимо фактора памяти «я это нарисовал, когда мне было два! А что делал ты, когда тебе было два?» никакой ценности в себе не несет. Так что пусть наконец ототрет эту гадость, о чем давно мечтала. Хоть какая-то радость для мамани за сегодня.
Мать прибежала из ванны с ведром, порошком, и тряпкой. Щедро сыпанув в ведро порошка, на пол пачки, и наспех размешав, проливая на пол, макнула в эту жижу тряпку, и небрежно отжав, принялась тереть.
Сестра, видя все это, начала реветь «а, мамочка! Пожалуйста не надо! Нет!», а сама чуть ли не ржат в голосину. Рисунок, не будучи более ничем защищенным, стал потихоньку поддаваться, будучи по-прежнему весьма стойкой како мазней пятилетней выдержки.
А мать с ехидной, маниакально! улыбкой, продолжила смывать грязь со стены, размазывая «краску» по еще больше поверхности. Смывала её в ведро, вода в котором начала булькать сама по себе, словно котелок на огне, и вновь мыла и терла.
Когда она наконец стерла среднею часть дверки до ровной чистенькой стеночки, и даже шпаклевочки, стерв вместе с рисунком и часть краски стены, то смогла наконец маленько успокоится.
Ведро с «водой» тем временем булькало, и бурлило, словно это сернистое болото, и запах при этом от него шел такой же. Но никто этого не чувствовал, я полностью фильтровал воздух над гранью плоскости жидкости. Только в унитаз эту бурду смывать нельзя! Придется пролить на ковер — там дыра в иное пространство, ему норм!
Мать, выдохнув, и утерев пот со лба. Осмотрела на проделанную работу. И кажется, до неё стало немножечко доходить, что все это как бы было бессмысленно, и искать нас надо как бы не здесь, а в соседней комнате — её мельком брошенный на дверь в комнату взгляд мне именно об этом говорит.
Правда идти туда она не стала, вместо этого выдохнула, словно пред нырком в прорубь, и заговорила. Обращаясь почему-то к верхней части двери, до которой мы ростиком точно не достаём.
— Выходите.
— Бить будешь? — поинтересовалась сестренка заинтересованным голосом.
— Буду. — серьёзно ответила мать. — Буду! — показала она всем видом, что будет и есть за что.
Вот прям… это уже не плохая отметка по важному предмету, а… а… долг, в цену половины квартиры, да? Ладно, как бы может быть у неё и есть причины нас быть, но бить она собралась точно не из-за них.
— Тогда не выйду. — проговорила сестрица голосом, после которого обычно надувают щечки, оттопыривают губки, складывают ручки на груди и отворачивают в пол оборота.
— Выходи! — в приказном тоне обратилась мать к двери, и сама же бросилась к ней, словно бы пытаясь пройти.
Естественно, это было бессмысленно, и ничего ей не дало — нет смысла кидаться на стену, даже если на ней нарисована дверь. Тем более полу смытая. И поняв этот аспект, мать метнулась прочь из комнаты, в комнату соседнею. И там нас естественно тоже не было — мы что, дураки? И стенка там, естественно, тоже была нормальная — там её даже мебель не прикрывала! Можно было ощупать и убедится, что хода нет.
Мать, чуть было не сползя по стенки на пол от отчаянья, вернулась в детскую. И вновь заговорила со стеной. И с сама с собой.
— Кажется я схожу с ума… Выходите!
— Не выйдем! — вновь пропищал сестра. — Ремнем пороть будешь!
— Не буду. — отбросила мать ремень в сторону вздыхая.