И это я не вспоминаю тот факт, что она сейчас в принципе порой не контролирует свое тело, что решает начать дрожать и спазмироватся явно само по себе, от восстановления защемленных нервов в шейном отделе позвоночника.
У неё, так-то, очень серьёзная травма! Пусть она и не понимает этот факт до конца. Ведь боль, тоже блокирована.
— Вместе пойдем! В режиме кентавра!
Я за ноги, что хоть и простреленные, но кости целые, и двигать ими я могу, пусть и хромая. А сестра… имеет не настолько побитый вид лица, как у меня! Хотя бы в части глаз, а с остальным поможет грим.
— Ты уверен? — вновь смерила меня сестрица внимательным взором сверху донизу, поджав нижнюю губу, как это делает мама, когда чем-то явно недовольна.
И эмоция эта явно неистинная, а напускная, сестрица проверяет эффект, какой дает эта вот, слизанная с родительницы мимика. Учится даже в таком состоянии! Молодец! И я ею горжусь! И эта еще одна причина, почему сеструха будет сверху, торгуя личиков — у неё с эмоциональной маской все лучше, чем у меня!
Да и язык подвешен как надо, пусть она и теряется временами, когда собеседник говорит «не по тексту», или разговор ходит в неожиданное русло, незнакомую сферу, где сестренка может только плавать, а иногда и какать. Не говоря уже о том, что принятия решений, ей порой очень тяжко даются.
— Уверен, вполне! Заодно потренируешься отыгрывать роли! Тебе же нужна практика, ведь так?
Она кивает в ответ, сознаваясь, что кривляться пред зеркалом ей надоело, а я тот еще чурбан в плане демонстрации реакции общества на ту или иную позу. Она прекрасно осознает, что ей, учащейся на книгах, категорически не хватает практики общения с людьми! И ни я ни родители, этими людьми быть не можем.
Ей нужна практика! Ей нужно отыгрывать разные роли! И на разных людях! Учится… манипулировать! Или хотя бы подавать себя в нужном ключе. А не сидеть взаперти, в тайнике, неделями, играя лишь для самой себя, кривляясь, глядя на собственное отражение. Так… много не достигнешь! И быстро упрешься в потолок понимания, имея лишь одну, собственную точку зрения. И по факту — уже.
— Так что попрактикуемся! Сегодня… будешь у нас, злобной уродливой ворчливой и стервозной бабой!
— Брр! — встряхнулась сестра, и сложила ручки на груди.
Отвернулась от меня в пол оборота, вздернув носик, сделал губки бантикам, и выдала капризным тоном маленькой девицы:
— Нит! Не хочу! — повернула голову, не меня позы и выражения лица, показала язык, добавив слова, уже иным, с скрипучим голосом старухи — Но сыграю! — словно карга многолетняя, старая, с завалинки печи скрежетающая, на глаза не показывающаяся.
Актриса! Профессионал! Покорительница сердец и театров! — и я рассмеялся в ответ. — А так же завалинок и печей, и гроза всех детей!
— Что? — продолжила скрипеть карга, хотя сама сестра, если сдерживается со смеху, и улыбка так и лезет на уста.
— Иного ответа я от тебя и не ждал.
— Ну почему же? Я бы могла предложить иной вариант! Например… старая сгорбившаяся бабка! — сгорбилась она в проходе, говоря все тем же голосом, решив соответствовать обликом словам, и высунув из руки копьё древком вперед, опершись на него, как на клюку. — Внучок, и как тебе не стыдно⁈
— А может дед?
— Да не! — распрямилась деваха, перестав корчить роль престарелой перечницы и начав говорить нормально, поглядывая на древко копья, смотрящее теперь в потолок из перевернутой ладонью к верху руки, — У меня лицо, даже под гримом, даже под пластилином, все равно не мужское! Оно… — задумалась сестрица, навалившись боком на дверной косяк, и убирая копье обратно в тайник, — детское? — взмахнула рукой, глядя на меня.
— Ага, а потому бесполое, и нас друг от дружки трудно отличить по лицу.
Сестренка поглядела на меня, внимательно изучая лицо, о чем-то задумалась, погружаясь в себя, до чего-то додумалась, сама себе кивнула, и сделала вывод:
— Да не, лица то у нас как раз разные! А вот тела, если меж ног не смотреть, одинаковые! Да и то… — стала она водить взглядом по моим рукам-ногами, и торсу с животом, вновь погружаясь в мысли, — есть отличия. Мы… не одинаковые? — вновь взмахнула ручкой, и вновь задумалась, словно бы пытаясь понять, хорошо это, или плохо.
Но на этот раз додумать мысль я ей не дал, и пояснил свой выбор «роли» для сестры и облика для нас обоих:
— Вот именно поэтому, потому, что мы дети, никаких стариков изображать мы не будем. Любой, кто увидит такого «старца», хоть сколько мы ему морщин налепим, сразу поймет, что дело нечисто. Догадываешься почему?
Сестра, вышла из дум, и снова вперила взор в моё лицо. Смотрела долго, внимательно, что-то там изучая, а потом зацепилась за очевидное — за глаза. И сразу всё поняла.