Ольга выронила вилку и, уперев локти в стол, закрыла руками лицо. Это признание прозвучало довольно неожиданно, и я тоже взяла свой бокал и осушила его до дна. Как интересно! Еще одна любимая женщина моего отца!
— Как вы познакомились? — осведомилась я, внезапно теряя аппетит. Пусть я отца не знала, но видеть всех этих дам, бывших от него без ума, мне было все-таки неприятно. Глухая ревность поднималась со дна души и расправляла крылья.
Ольга вытерла тыльной стороной руки бегущие по щекам слезы, налила себе еще вина и, порывисто вздохнув, пустилась в воспоминания.
— Я, Жень, младше твоего отца на пять лет, а в детстве это большая разница. Я так хотела с ним дружить, но он меня в упор не видел. Тем более что Максик не здешний. Он жил с родителями в другом месте. Помню, как он приходил в наш двор к своей бабушке, в квартиру напротив. Максик и соседский Кешка Сирин отлично ладили. Меня мальчишки в свои игры не принимали, говорили, что я мелкая. Потом бабушка умерла, и Максик перебрался в ее комнату.
— А Сирин?
— Сирин? Он в то время уже уехал в Чечню, — отмахнулась моя собеседница. И пренебрежительно продолжила: — Кешка всегда был с приветом. Когда вернулся с войны, его папа с мамой как-то очень быстро перебрались за город. И брат с сестрой куда-то переселились. Думаю, жить с ним стало совсем невозможно. Я уехала в Кембридж, получала образование. Мать мне написала, что Викентий женился и завел ребенка. Сама я не видела, но говорили, что семью свою он боготворил. А потом его супруга поехала на юг вместе с маленьким сыном, и там с мальчишкой что-то случилось. Вроде бы он умер. И у Сирина на почве трагедии окончательно съехала крыша. Он совсем перестал выходить из дома. Во всяком случае, я его вижу крайне редко. И разговаривать с ним стало невозможно. Я по-человечески просила его скинуться и совместными усилиями сделать ремонт лестничной клетки, а Сирин в упор меня не замечает. Идет, как глухой, и делает вид, что не к нему обращаются.
Тема ремонта оказала на Ольгу живительное действие. Глаза ее высохли и загорелись праведным гневом, щеки налились румянцем, в голосе зазвучали стальные нотки.
— Тогда я обратилась к твоему отцу, — голос женщины звенел и набирал силу, — но Максик человек творческий, ему не до ремонта. А дом-то ветхий, построен более ста лет назад, и, если его не поддерживать в должном состоянии, он развалится на части. Я расселила нашу коммуналку, денег вложила немерено, а теперь мучаюсь с парадным. Как будто мне одной это надо!
Ольга рывком поднялась с барного табурета.
— Пойдем, Жень, покажу, как должна выглядеть лестница, если в нее вложить немного денег.
Я сунула в рот последний кусок мяса и, жуя на ходу, двинулась за Ольгой. Мы неторопливо шли в противоположный конец квартиры. По правой стене лампочки в нишах подсвечивали модерновые постеры, перемежающиеся зеркалами, слева располагалась просторная гостиная — с тем самым велотренажером, который я краем глаза углядела утром. За гостиной следовали другие помещения, двери в которые были плотно прикрыты.
— Сколько же здесь комнат? — вырвалось у меня, пока мы брели по бесконечному коридору.
— Тут объединены две квартиры, — самодовольно улыбнулась хозяйка. — Вон там еще одна входная дверь. Я выкупила соседнюю квартиру в третьем подъезде и снесла перегородку. Можно было одну дверь заложить кирпичом, — рассуждала она, — но я подумала, пусть будет.
Ольга остановилась перед белой дверью, практически незаметной на белом фоне стены, и, повозившись с замком, потянула ее на себя. Передо мной оказалась чистенькая лестница, выкрашенные бежевым стены, недавно побеленный потолок. И цветы. Много цветов. Кадки с мясистыми фикусами, горшки с драценами, изящные кашпо с ползущими по окнам вьюнами. Эстампы в коричневых рамках довершали образцовый порядок третьего парадного.
— Вот как живут нормальные люди! — провозгласила Ольга. — Я тоже хочу заходить в красивый подъезд.
— Может, проще заходить в квартиру через эту дверь? А ту заложить?
— Вот еще! — она обиженно фыркнула, надув тонкие губы. — Всю жизнь ходила через свое парадное, а теперь почему-то должна через чужое?