— Призрачный цветок! — выдохнул Сакаи.
Хиганбана. Растение с десятком названий. В точности такие цветы росли возле памятного мне дома на безымянной улице. Нигде больше на кладбище я их не заметил.
— Я его помню, помню! Порог, цветок…
— Я вам верю, Сакаи-сан. Благодарю за помощь. Давайте вернёмся в город, скоро ночь.
— Не пахнут, — бормотал Сакаи, когда мы выбирались с кладбища. — Тогда пахли… Я помню, помню! А сейчас — нет…
Он был прав. Могильная хиганбана ничем не пахла.
Глава четвёртая
Я иду в театр
1
«И негде сменить нам усталых коней!»
В театре шла репетиция.
Зал был пуст. Лишь подушки для сидения валялись тут и там. Я присел у стены на одну, стараясь не привлекать к себе внимания. Окажись здесь настоятель Иссэн, небось, сразу бы сказал, что за пьеса разыгрывается на сцене. Я же просто смотрел и слушал, не слишком понимая, кто тут ждёт рассвета и с какой целью.
Красавица причитала на «цветочной тропе» — длинном помосте, расположенном слева от сцены. Насколько я знал, «цветочная тропа» использовалась актёрами для выхода к публике, но в редких случаях служила местом для особых, подчёркнуто трагичных речей.
Не прекращая монолога, красавица прошлась туда-сюда церемонным шагом. Заломила руки, всплеснув рукавами. Она была символом женственности, вся — текучие изгибы, будто ива над ручьём. Светильники не горели, густо набеленное лицо висело в сумраке луной, вышедшей из-за туч. Чёрные волосы, искусно растрёпанные воображаемым ветром, на концах были схвачены золотыми лентами — точь-в-точь ночные облака, подсвеченные угасающими лучами заката, скрытого за горной грядой.
Одежду красавица носила самую изысканную. Шёлковое кимоно, с узором из листьев ивы и тигровых лилий. Широкий пояс заткан листьями клёна; на плечах колышется лёгкий шарф…
Не сразу я понял, что последняя реплика адресована мне. Сперва показалось, что драматург, сочиняя пьесу, был слишком фамильярен с буддой. Сообразив наконец, что происходит, я судорожно подыскивал достойный ответ, а красавица уже спускалась со сцены и шла ко мне. Шла так, словно у неё не было ног — плыла, колыхалась, текла речной водой.
— Вы смущены? — спросила она. — Напрасно.
Спросил он.
Вблизи делалось ясно, что передо мной актёр. А может, актёр пощадил меня, выйдя из образа женщины. Пояс, завязанный сзади, вдруг ослабел, грозя распуститься, взгляду открылось второе, белое кимоно. Из-под него виднелись края третьего, нижнего — тёмно-красного. Уверен, актёр сделал это сознательно, но в его действиях не было ничего от намерения соблазнить молоденького простофилю. Напротив, мужчина в нём стал явственней, оттесняя женский призрак всё дальше, изгоняя прочь. Изменилась и походка: твёрдый уверенный шаг.
Широкие плечи. Узкие бедра.
— Ваше мастерство восхищает, — я вскочил, кланяясь. — Позвольте представиться: Торюмон Рэйден…
— Дознаватель службы Карпа-и-Дракона, — закончил он.
— Как вы догадались?
— У вас на одежде служебная эмблема.
Если его лицо покрывали белила, то моё залила краска. Тупица! Безмозглый идиот! Ну конечно же, он сразу понял, кто ты! Не только твоя одежда, но и твой дурацкий вопрос сразу показал ему, с кем он имеет дело — с молокососом, корчащим из себя невесть что!