— Длинный чуб — детская причёска. Оставь на голове чуб, дерзкий клок волос вместо бритого лба — и вот ты живая невинность, вечное дитя!
— Да вы знаток, Рэйден-сан!
— Это не мои слова. Их произнёс Иссэн Содзю, настоятель храма Вакаикуса. Я лишь подслушал сказанное настоятелем и сейчас повторил для вас. Это легче лёгкого: прослыть знатоком, не правда ли? Достаточно вовремя ввернуть пару слов.
Кохэку рассмеялся, на миг вернув себе образ женщины — и сразу сбросив его. Я поразился тому, с какой непринуждённостью он менял обличья. В другую одежду, и то переодеваешься дольше.
— У вас есть ещё вопросы, Рэйден-сан? Беседа с вами — истинное наслаждение, но мне надо репетировать.
— Когда вы расстались с господином Имори?
— Вскоре после того, как прошла весть о его отвратительном поступке. Подвергнуть насилию несчастную банщицу? Девицу, которая и так вынуждена отдаваться любому за горсть медяков? Мерзость, низость. Я не мог продолжать наши отношения, о чём сразу сказал Имори.
— Он пытался вас разубедить? Вернуть вашу любовь?
— Да. Он трижды приходил в театр. Ждал меня после спектакля, затевал разговоры. Они были мне неприятны. Когда Имори понял, что всё кончено, что возврата к былому нет, он оставил меня в покое. Ты последний, заявил он перед уходом.
— Последний? В смысле?
— Он не объяснил. Думаю, он хотел сказать, что я последний, от кого он ждал такой непреклонности и такой жестокости. Это был упрёк, Рэйден-сан. Что ещё вы хотите знать?
— Больше ничего. Спасибо, вы мне очень помогли.
Идя по коридору, я услышал стук барабанчиков и голос флейты.
2
«Немедленно! Выполняйте!»
Всё было, как и в прошлый раз.
Кабинет господина Сэки. Лапша, саке. Прежняя компания: старший дознаватель, секретарь, архивариус. Карп на стене, плывущий против течения. Только сегодня лапша была не с креветками, а с осьминогом. К осьминогу дядюшка Ючи прислал соус из водорослей, тунцовой стружки и красного имбиря. Мой любимый, между прочим.
Знаете, как дядюшка готовит осьминога? Он его перед варкой отбивает, и не просто отбивает, а вместо колотушки лупит дайконом, здоровенной очищенной редькой, ухватив её за ботву. Лупит и приговаривает: «Дайкон васаби не слаще! Дайкон васаби не слаще!» От этого, значит, осминог приобретает особый вкус. Его ещё варить надо с чайными листьями…
Что-то я отвлёкся.
Короче, всё как раньше, да не всё. Еды мне подкладывают, только успевай в рот совать. На саке не скупятся. Едва чашка опустеет, опять льют. И не на донышко, а полчашки, не меньше. Точно я любимый родственник или гость, которого провожают в дальний путь. Нет, родственник мне больше нравится. Кормят, поят, слушают.
Сам не заметил, как обо всём доложил.
— Банщица? — переспросил Сэки Осаму.
— Да, Сэки-сан!
— Самоубийство?
— Да, Сэки-сан!
— Насилие?
— Да, Сэки-сан!
— Окада-сан, что вы думаете по этому поводу?
— Что тут думать? — вздохнул секретарь. — Дело ясное, это онрё. Больше никто не в состоянии отвести глаза так, чтобы могила показалась жертве богато обставленным жилищем. Заброшенный дом — ещё куда ни шло, но могила? Точно, онрё.
— Мстительный дух, — поддержал архивариус Фудо. — Одержимый. Полагаю, Кояма Имори умер первым. С него банщица и начала. Уж не знаю, как она покончила с насильником, но по нашему ведомству он не проходил.
— Иной способ умерщвления? — предположил старший дознаватель.
Архивариус пожал плечами:
— Возможно. А может быть и так, что после фуккацу перерожденец не явился к нам с заявлением. Кому охота примерять на себя тело гнусного насильника? Носить его до смерти, чтобы на улице пальцами вслед тыкали? Переродился в теле Имори да и сбежал из города, подальше от злых языков. Многие бы не поверили в фуккацу, решили бы, что таким образом гадёныш Имори пытается уйти от позора. Проходу бы не дали, уверяю вас. Так что версию о побеге я бы не стал отвергать. Что скажете, Рэйден-сан?
— Он мёртв, — с уверенностью откликнулся я. — Кояма Имори мёртв, в этом у меня нет сомнений. Он умер первым, если не считать банщицу Юко.
Я говорил чистую правду. Во-первых, мог ли я соврать начальству? Я, живое воплощение долга? Пожалуй, мог, но не сейчас. Во-вторых, я действительно не сомневался в смерти красавчика Имори. Меня мучил целый рой сомнений, язвил, толкал к безумным действиям и опрометчивым поступкам. Но эти назойливые сомнения были совсем иного толка.