Ярость, отметил я. Соперничество. Ревность. Совсем мозги отшибло от похоти? Ну, допустим.
— У вас есть свидетели?
— Моей смерти? Кроме этой женщины, никого.
— Нам нужны свидетели вашей жизни. Те, в чьём присутствии я мог бы задать вам ряд вопросов. Выслушав ответы, свидетели подтвердили бы, что вы — действительно Одзаки Хэруо, чиновник строительного департамента. Я бы выписал вам документ о перерождении… Кстати, при равных статусах убитого и убийцы у вас есть выбор: жить дальше как Одзаки Хэруо или взять имя и должность господина Коямы. Вы уже выбрали?
— Я останусь Одзаки Хэруо.
— Очень хорошо. Я выпишу вам грамоту на прежнее имя, после чего…
Он горько рассмеялся:
— После чего я вернусь к обычной жизни? Всё забуду, а?
— После чего, — я не стал его утешать, — мы займёмся самым подробным изучением обстоятельств вашей смерти. И вы станете нам в этом помогать. Полагаю, дело о вашем фуккацу заинтересует полицию.
— А если не стану? Что тогда?!
Я промолчал. Хэруо и сам всё отлично понимал. Дерзость была щитом, за которым он прятал слабость, страх и опустошённость.
— Будем считать, что мне повезло, — сдаваясь, пробормотал несчастный.
— В чём?
— Тело, — он ткнул пальцем себе в живот. — Мы ровесники. Мерзавец Кояма задушил меня, значит, он сильнее. В смысле, я теперь сильнее, чем раньше. Могло быть и хуже, правда? Когда я увидел ширму в вашем кабинете, я сразу понял, что пришёл куда надо. Совпадения — знаки, которые нам посылает судьба.
— Совпадения?
— На вашей ширме, господин дознаватель, изображены журавли. Они летят по небу среди облаков. Точно такой же рисунок был на стенах дома этой женщины. Умирая, я видел не лицо убийцы, а этих журавлей. Слышал, как они кричат.
Он вздохнул:
— Наверное, кровь шумела в ушах.
3
Цветок мертвеца
До Большой Западной улицы Хэруо шёл вполне уверенно, что обнадёживало. И по самóй Оониси — тоже. Ну, поначалу. На третьем перекрёстке моя надежда начала угасать: самурай замедлил шаги и стал озираться.
По бокам тянулись дощатые изгороди с воротами — все, как на подбор, блёклых осенних тонов, под стать погоде и сезону. Из-за заборов виднелись крыши домов, но и они не радовали глаз яркостью красок. То ли дело в Правительственном квартале! Листва в садах уныло жухла на грушах и сливах: рыжая ржавчина, грязная охра, пятна тёмной засохшей крови. Выгляни из-за туч солнце — уверен, улица бы мигом преобразилась. Запылала бы золотом и праздничным багрянцем, радуя взгляд! Увы, сегодня небеса зябли, кутались в серое тряпьё туч, спрятав солнце глубоко за пазухой.
Грелись им, должно быть.
Всё вокруг намекало: холода не за горами. Ещё день-другой, и грянет. Дождь медлил, раздумывал: пролиться сейчас или погодить?
— Оттуда шли… с левой на правую… — бормотал Хэруо. — Помню! С левой на правую… А вот какой переулок…
Я понимал его затруднения. Он следовал за девицей глухой ночью, будучи пьян. А потом его убили. Это, знаете ли, даром не проходит. После фуккацу большинство людей далеко не сразу приходят в себя. Некоторые — вообще никогда.
Торопить беднягу — пустое дело, вредное.
— Вроде, этот. Или следующий?
Ступая без особой уверенности, он перешёл улицу, заглянул в грязный проулок. Принюхался, раздувая ноздри и шумно втягивая воздух. Мимо воли я последовал его примеру. Из проулка несло гнилыми листьями и человеческой мочой. Ничего особенного, листьями в это время года пахнет отовсюду, а мочой — вообще круглый год. Но Хэруо воспрял, словно монету нашёл:
— Сюда! За мной!
И нырнул в переулок, зачавкал по грязи спотыкучими деревянными гэта. Я последовал за ним. Идти довелось недолго. Свернув пару раз в боковые проходы, мы выбрались на улочку поприличнее. Пройдя по ней ещё с полсотни шагов — почти до конца, — Хэруо резко остановился. Ещё раз втянул носом воздух:
— Здесь.
Тон его был полон сомнения.
— Вы уверены?
— Нет. Но…
— Пожалуйста, договаривайте.
— Я не узнаю́ дом. Но я узнаю́ запах.
Я принюхался. К обычному букету добавился новый запах. Цветов? Тления? Гнили? Не разобрать. Зато дом, у которого мы остановились, можно было рассмотреть во всех подробностях. Останки прогнившего забора — частично развалившегося, частично растащенного на доски рачительными соседями — были не в силах что-либо скрыть. Ветхая постройка ощутимо просела и покосилась. Крыша прохудилась, топорщилась вздыбившейся дранкой, как шевелюра бродяги — вихрами и колтунами. В проёме окна печально качался на ветру обрывок бамбуковых штор. Входная дверь была распахнута и перекошена, держась лишь чудом, не иначе.