Водяная пыль матовой пленкой оседала на стеклах «Волги», и Иван Александрович включил стеклоочистители. Несколько секунд щетки лишь размазывали грязь, затем снова стало видно, и машина прибавила ход.
Мальчишки в свитерочках, сопляки! Ах, Феллини, ах, Бергман, ах, Антониони, ах, ах… «Безвкусица из вас, говорят, так и прет, уважаемый Иван Александрович». А кто, спрашивается, решил, что вкусица, что безвкусица? Всё они же. Они же. И куда они заведут, если всякий начнет прислушиваться к ним? Сопляки, мальчишки-Мальчишки были для Ивана Александровича понятием не возрастным. В их категорию он зачислял и тридцатилетних, и сорокалетних, и пятидесятилетних. Они были мальчишками потому, что были несолидны, легко воодушевлялись, мало считались с авторитетами, были остры на язык, отдавали дань модным увлечениям… Они были непохожи на него, а следовательно, хуже него, и он постоянно и остро чувствовал неясную опасность, всегда исходившую от них.
Иван Александрович резче, чем следовало бы, притормозил, свернул с Нижней Масловки в Бумажный проезд и выехал на улицу Правды.
А вот и Пашка торчит на ступеньках входа в гастроном. Местечко есть? Ага, вон такси отъезжает…
С Павлом Антоновичем, или, точнее, просто Пашкой, они познакомились пять лет назад, когда Вяхирев еще был на студии. Директор магазина, торгаш, но умеет оценить настоящего человека. Надоедлив, конечно, со своим постоянным восхищением его режиссерским талантом, но что поделаешь, у каждого свои слабости. Зато услужлив, собака, обходителен…
Правда, в последнее время, после перехода в министерство, иногда в разговоре Павла Антоновича с Вяхиревым начали появляться слегка покровительственные нотки, но Вяхирев не замечал их, просто не мог заметить, потому что редко менял свои взгляды на людей, а Павел уже давно раз и навсегда был зачислен им в свои поклонники.
— Здравствуйте, Иван Александрович! — просиял Польских, подходя к машине. — Погодка!
— Привет, Паша, как дела?
— Понемножечку торгуем, план выполняем. Как Ирина Петровна?
— А что ей, — почему-то неодобрительно хмыкнул Иван Александрович, — цветет… Закурить у тебя есть? Ишь ты, «Кент»… Сказал бы, где достаешь…
— Ну, Иван Александрович, посудите сами, работать в торговле — и не достать себе блок—другой импортных сигарет? Сами, поди, презирали бы. Прихватить вам?
— Ну как ты думаешь?
Прямо перед ними какой-то смуглый немолодой человек в мятой кепке с поломанным козырьком, грязной рабочей куртке и таких же брюках робко смотрел на старушку с огромным арбузом, раздувшим тоненькую авоську. Арбуз был тяжел, и старушка скособочилась, стараясь, чтобы сумка не касалась асфальта.
— Мамаш, мамаш, касс игдэ?
— Какой касс? — испуганно вздрогнула старушка.
— Минялный касс… такой…
Старушка переложила авоську в другую руку, пожала плечами и засеменила прочь, что-то бормоча под нос.
Человек в куртке беспомощно огляделся и неуверенно подошел к «Волге».
— Хозян, нгдэ тут… минялный касс? Такой облигаций принимают?
«Узбек, очевидно, или таджик, — подумал Иван Александрович, взглянув на смуглое, с редкой бородкой лицо. — Какие еще облигации?»
— Вот, сматры, пжалуйса… — Человек долго копался за пазухой и наконец вытащил несколько измятых десятирублевых облигаций трехпроцентного займа.
— Принимают, папаша. Почему же не принимать? В любой сберегательной кассе, — нетерпеливо сказал Польских и повернулся к Ивану Александровичу. — Так если вы не раздумали, дубленку вам сделаем. Приятель один обещал сообразить что-нибудь.
Иван Александрович почему-то живо представил себе мягкую теплую дубленку, о которой давно мечтал, — дубленку глубокого темно-коричневого тона, упругую на ощупь, словно живую, и сказал:
— Спасибо, Паша. Держи деньги. Сто пятьдесят.
— Хозян, — человек в куртке нервно переминался с ноги на ногу, — хозян, может, ты…
— Что вам еще? — участливо спросил Иван Александрович и даже слегка улыбнулся. Образ дубленки согревал его, и на душе почему-то стало светлее.
— Из Ошбармакского район мы, дома здес разбирал. — Человек повернулся и показал грязной рукой на переулок, почти все деревянные домики которого были уже снесены. — Карош лес… многа…
— Это где такое Ошбармакский район? — поинтересовался Польских. — В Узбекистане?
— Правилно, правилно, — обрадовался человек в куртке и широко, доверчиво улыбнулся. — Далек, тысяч километров… Значит, принимают такой облигаций?
— Как деньги, — усмехнулся Вяхирев, — в любой сберкассе Советского Союза. Одна из них вон там, на углу. — Он показал рукой. — Как раз под часами…
Узбек засунул облигации в карман, потом снова достал их, нерешительно посмотрел на своих собеседников, шмыгнул носом и начал переступать с ноги на ногу.
— Ну что, проводить тебя до сберкассы, дорогой? — спросил Польских. — Вон же она.
— Не… — тяжело вздохнул узбек, — не… Плохо русски знаем… Спросыт, откуда… как сказат… Нашли мы… там. — Он снова махнул рукой в сторону развалин домов.
Иван Александрович заметил, что ему вдруг почему-то стало интересно разговаривать с этим забавным узбеком. Ему уже не нужно было заставлять себя что-то отвечать из вежливости, вопросы так и крутились у него на языке.
— Как «нашли»? Прямо на земле?
— Не… — уже немножко увереннее покачал головой узбек. — В стэнэ. Рахим нашел. Дирка такой за бумага на стэн… Как это… бумаг на стэн?
— Обои? — подсказал Польских, достал из кармана пачку «Кента», лихо щелкнул ногтем по донышку и протянул вылезшую сигарету узбеку.
— Обой, обой, — обрадовался узбек. — Бидон такой…
Ивану Александровичу стало жарко, и он расстегнул плащ. Воображение мгновенно нарисовало целую горку из облигаций, горку из кирпичиков-пачек, и каждая пачка, наверное, перехвачена аптекарской резинкой, красной или черной. Причем картина эта была ему приятна, возбуждала.
— А бидон при чем же? — спросил он.
— Целы бидон… С Рахимом счытали, тры раз счытали. Тысяч и пятдесят две облыгаций, всэ такой же…
«Десять тысяч пятьсот двадцать рублей. Ну, может быть, чуть меньше. Какой-то процент при покупке касса удерживает… А могут быть еще и выигрыши… Почему другим всегда везет, а мне никогда? — с горечью подумал Иван Александрович. — Зачем, например, этому темному человеку столько денег? Что он с ними будет делать?»
— Хозян, — снова пропел узбек, — боимс мы. «Откуда взал…» Домой брат боимс… «Откуда взал…» Все там друг друг знайт… — Человек шумно набрал воздух в легкие, словно собирался нырнуть, и вдруг выпалил: — Купи, хозян, за половин отдадым.
Теперь Ивану Александровичу было уже не только жарко — стало трудно дышать, и он, оттянув галстук, расстегнул верхнюю пуговичку воротничка. Пачки, обхваченные аптекарскими резинками, часть красными, часть черными, разделились на две кучки… Половину ведь возьмет Пашка, сукин сын, будто и так ему мало… Всего на пять — значит, тысячи две с половиной чистыми… Придется снять с книжки, разрушить срочный вклад. Да черт с ними, с этими процентами…
Иван Александрович быстро взглянул на Польских, тот на него и покачал головой:
— Сначала нужно проверить, не фальшивые ли, еще влипнешь в историю.
— На, — обиженно сказал узбек, — несы, — и протянул Павлу Антоновичу несколько измятых облигаций.
— Сходи, Паша, — быстро сказал Иван Александрович, — сходи, а я подожду.
— Иды, а я пойду за Рахим, бидон прынесем.
Узбек, не оглядываясь, перешел улицу и исчез в переулке. Иван Александрович, забыв о том, что машина грязная, оперся о крыло «Волги» и закурил в третий раз за полчаса.
«А почему, собственно говоря, — возбужденно думал он, и мысли его были какими-то торопливыми, разгоряченными, — почему Пашка должен получить половину? Ему-то за что такое везение? Да и человек этот все время обращался ко мне: «Хозян…» Если бы мне не половину, а, скажем, две трети, тогда чистых было бы тысячи три с половиной. Три с половиной заплатить, а семь получить… Стало бы семь с половиной. Это уже деньги».