Тут оживились замершие зрители – те, что уже сидели в шатре, когда вошёл Мастер. Они медленно повернули головы в сторону шумной кампании. Встали со своих мест. Рывками, экзальтированными выпадами, судорожными толчками двинулись к ошарашенным зрителям. Те двинулись к выходу, но и оттуда на них шли скрюченные неживые фигуры. У одного из пьяниц оказался нож, он выставил его перед собой, но ближайшая кукла выбила его один ударом, чуть не сломав пьянице руку. В угоду мотиву чудесного спасения куклы чуть расступились, чтобы открыть несчастным путь к бегству, дабы закончить, наконец, выступление. Чей-то порабощённый страхом разум увидел этот лаз среди скрипящих тел: человек ринулся к выходу, а за ним побежали и остальные, переворачивая лавки, толкаясь и мешая друг другу.
Когда шатёр опустел, куклы замерли. Лишь одна, приметив Мастера, направился к нему, вытянув вперед руки. Мастер дождался неживого актера, а когда тот уже потянул руки к горлу старика, тот быстрым движением выдернул тросы, что лежали в локтевых ямках куклы. Руки повисли хлыстами. Марионетка чуть покачнулась, точно пыталась ударить Мастера головой, но тот зажал одному ему ведомую деталь, что находилась под самым подбородком, после чего кукла рухнула на пол.
– Браво! – сказал Мастер, похлопав в ладоши.
– Кто вы? – спросил церемониймейстер, вглядываясь в темную часть шатра.
– Тот, кто потратил слишком много времени на ваше выступление. Вынужден проститься… Однако рад видеть, что кто-то мастерит куклы не хуже тех, что я делал когда-то.
Старик поклонился и вышел.
Кажется, его окрикнули, но он не обернулся. Скрылся в толпе, что текла во все стороны, разбивалась о цветастые прилавки, тонула в бесконечных криках зазывал, плескалась в лучах уличных огней. Старик остановился отдышаться возле одноэтажной постройки. Внутри также ходили люди, однако никто не смеялся – все тихо ходили от экспоната к экспонату, перешёптывались, вздыхали. Кто-то выходил, держась за голову, точно не смог уместить в черепе весь ужас происходящего и теперь держал слабые кости, готовые разойтись по швам.
Старик зашел туда не из интереса, а скорее из желания скрыться на какое-то время от шума бродячего цирка. Освещали постройку крохотные светильники, установленные на настенных полочках точно над экспонатами. А посмотреть тут было на что: в первой же банке старика встретил плод с двумя головами. Одной из голов приделали рожки, то ли смеха ради, то ли ради намёка на двойственность нашего бытия. Старик, недолго думая, отправился к следующему экспонату. В другой банке находилось существо, похожее на гибрид насекомого и пса. Скорее всего, простая дворняга, которой посмертно, хочется в это верить, вывернули в обратную сторону конечности, после чего содрали с них всю шкуру, оставив струны из мышц и связок. Мастер изучил эти волокна, взял кое-что на ум и пошёл дальше. В третьей банке находилась человеческая, кажется, рука. Только вместо пяти пальцев было всего три. Большой палец – вполне обычный, а вот оставшиеся два – толстые, с непропорционально короткими ногтями, всего с одним шарообразным суставом посередине. Интересно, думал Мастер, как выглядел хозяин этой руки. У противоположной стены его ждала голова. Самая обычная: два глаза, один, видимо, выколот чем-то острым. Старик обошел экспонат со всех сторон, но так и не распознал, что же в ней особенного. Догадался посмотреть на подставку. У основания банки лежала табличка. Надпись гласила: голова известно контрабандиста … убитого при невыясненных обстоятельствах.
Старик перечитал еще раз имя. Снова посмотрел на голову. В памяти заколотилось второе сердце, с каждым ударом всё чётче и чётче вырисовывая лицо человека, что вывез его из города в ту злополучную ночь, пять лет назад.
Мастер обернулся. Ему показалось, что кто-то следил за ним. По залу ходил ещё один зевака, он разглядывал трехпалую руку, приложив свою пятерню к банке. Старик тихо прошёл позади хироманта любителя, вышел на улицу и утонул в людском потоке. Море празднующей толпы прибило его к переулку, что вёл мимо конторы почтальона, и дальше – к вдовьему дому. Мастер шёл, озираясь, пропуская вперёд догоняющих, переходил на другую сторону дороги, когда видел встречного, но никак не мог отделаться от вязкого ощущения чужого внимания. Даже пустой переулок не успокаивал разгоряченный разум, в тенях ему мерещились замершие фигуры, что ждали молчаливой команды, немого приказа, что пробудил бы их к жизни.