– Мы идём на дискотеку, – сбивала, организовывала компанию Юлька. – В Пушгорах – дискотека. Будут художники и мы. Местные девчонки и ребята – не в счёт. Чисто для массовки. Мы – это Юлька, Татьяна и Дегтярёв (без него – никак, без него – просто невозможно). Для полноты ощущений мы должны скинуться на армянский коньяк. Он, сиротка, грустит на полках магазина среди «солнцедарового» рая и редких кирпичиков чёрного хлеба. Там немного – несколько бутылок. Скупим всё на корню. Не пропадать же добру. Дегтярёв, хранитель общих денег, подсчитывает заначку. Я вдруг закипаю и наотрез отказываюсь принимать участие. Это ж надо придумать, питерскую элиту угощать и совращать. Я – не такая, я – правильная. По законам жанра они должны меня обольщать, а не наоборот. Не нужны мне художники, а Юлька – просто нахалка. Сама лезет. Её же никто не зовёт, теперь – зовут. Юлькин Тютрин под окнами кукует, кличет свою жар-птицу на свидание. Она машет рукой, не пушкинский персонаж, не томная, белолицая, скучающая, но зато – удивительная красавица. Ей всё всегда сходит с рук, единственное долгожданное дитя состоятельных родителей, капризна и своенравна, весела и легкомысленна до безумия. Юлька свешивается из окна и обещает своему прелестнику сексуальный рай с размахом для всех прибывших на практику художников – двадцать девчат с западной Украины и ещё Дегтярёва и аспиранта в придачу для гурманов на закуску.
Какое она имеет право распоряжаться нашими жизнями? Подцепила хахаля – её дело, но не надо впутывать нас в эту историю. Мы не хор, не массовка, а тонкой организации души.
Вечером я остаюсь одна, без друзей. Окна школы тихо позванивали в такт дискотечной, вдалеке, музыке. Я металась по нашей казарме, как тигрица, наконец, купила в продмаге бутылку «Солнцедара» и побежала на дискотеку.
– Девушка, вам не скучно? – взял меня за руку знакомый лучезарный красавец.
– Нет, – в досаде вырываю я локоть.
В разгар вечера чувствую, что пьяна от откровений пушкиногоровских ребят и тяжёлого креплёного. Художников сознательно игнорирую. Мне страшно. Впервые в жизни во мне разлито большое количество алкоголя, потолок в клубе вертится и норовит упасть, пол движется эскалатором в метро.
Выскальзываю из клуба и перетекаю с холма на холм в безопасность школы, к милым моим девчонкам, трогательной Люсуне. А почему, собственно, бусы к долгому девичеству? Откуда Юлька знает? Дура-девка рвалась гадать первой. Бусы – большие и занимают много места. Она не могла их не вытянуть. Меня беспощадно рвёт под каждым вторым кустом. Я плачу от бессилия и рву, плачу и рву. Мне жалко несчастного, сильно начитанного, не от мира сего аспиранта, самую добрую на свете старушку-Люсуню, мне жалко маму и бабушку, они волнуются и ждут меня где-то там, далеко, за долинами и горами. Больше всех мне, конечно, жалко себя. Так хочется любви, а не складывается, приходят и уходят, всё не те, а вот Юлька, у неё получается, предопределено.
Откуда-то взявшийся Дегтярёв ведёт, бережно придерживает за плечи, журит. Меня болтает от одной зелёной стены коридора к другой, тоже зелёной. Внутренняя, не сбалансированная качка. Что за традиция красить коридоры в маниакально-безумный цвет? Я продираюсь через длинную водоросль бесконечного хода, и нет ему завершения. Где двери, кровать? Дегтярёв, спаси! Я же хорошая, меня просто никто не любит!
– Девушка, вам не скучно? – Мне скучно и плохо, глупый столичный, невероятно красивый индюк.
Светлая псковская ночь догорает зарницами. На школьном козырьке примостились два толстопузых, розовых амура. Один из них плачет: сломал стрелу, намочил где-то лёгкие крылья. Они отяжелели и повисли, не подняться, не взлететь. Другой – утешает, вытирает приятелю слезу, что-то шепчет ободряющее на ухо. Они берутся за руки, взлетают, делают круг над школой, двором, машут кому-то ручонками и кричат: «Мы ещё встретимся!» Их никто не слышит и не видит. Уставшие девчонки спят под крышей школы сладким молодым сном.
Перевёрнутое утреннее небо болит в голове. Пора вставать. Сегодня едем домой. Прощайте, Пушкинские горы! Мы никогда больше не увидимся. Юльку провожает Тютрин. Она серьгой виснет на нём, светится счастьем.
Ещё только один семестр набухшая животом Юля проучится с нами, потом укатит к мужу в Питер, к белым ночам, разводным мостам, БДТ, улице зодчего Росси, Невскому. Люсуня, уставшая от попыток женить на себе хоть какого-то офицерика, уедет, наконец, на свой абрикосово-вишнёвый Донбасс. Может, там ей повезло, мечта сбылась, трансформировалась в угрюмого, в меру пьющего, добротного семьянина-шахтёра.