Мне кажется, что он растворяется: исчезает, выполнив мою просьбу, и я боюсь шевельнуться и увидеть перед собой пустоту. Поднимаю голову и вижу ясный пронзительный взгляд.
— Расскажи мне, где ты? — шепчет он одними губами, а в глазах разливается печаль.
— Я… — хочу сказать, но понимаю, как это нелепо. Сама хотела уйти, сама хотела избавиться от него, потому даже во сне не хочу тешить себя надеждами. — Не нужно меня искать, Марк. Скажи, что не будешь этого делать. Отпусти меня…
— А ты… Почему ты не отпустишь меня? — он говорит тихо, почти неслышно и склоняется к губам. Долго согревает теплом дыхания и, когда я чувствую прикосновение языка, зал разрывает на мелкие зеркальные сегменты, и мы проваливаемся в небытие.
Глава 26. Помоги мне
Подскакиваю в постели с криком и отмахиваюсь от падающего на меня потолка. На ресницах дрожат слезы, на губах горит поцелуй. Не сбывшийся. Не отпустит меня Марк, не уйдет во мрак: нужно только выскоблить из сердца по-живому. И хоть боль притупилась со временем, не рвет душу острыми когтями, она стала глубже, пронзительней. Почти как мигрень, от которой нет спасения — стоит только переждать спазм.
Встаю. Я должна идти дальше. Пробиваясь сквозь колючки горя, что сдавливают грудь и сутулят плечи, выхожу из комнаты и иду в класс к тренеру. Я смогу преодолеть себя и распечатаю свои силы. Ради будущего, что по сути бессмысленно без мужа. Заставляю себя думать, что смогу жить хоть как-то. Иначе нет смысла шевелиться.
В коридоре тихо и безлюдно. Слышу издали гомон учеников Акима, что собрались в большом зале на общую лекцию. Что у них сейчас по расписанию, я не знаю, мне было велено практиковаться, и я даже рада — меньше лиц, меньше соблазна на ком-то сорваться. Да и Игорь еще в особняке, а у меня встречаться с ним совсем нет желания. Злость притихшим зверем сидит в моей груди и точит зубы для мести: наступит время, выпадет возможность, и я его накажу. Всех накажу. И Марка? И его тоже.
Александрович, все что я смогла запомнить, потирает пузико и кивает на кресло. Как же его зовут? Имя никак не закрепится в памяти, а спросить стыдно. Краснея, подхожу ближе. Мне жаль, что я срывалась и грубила в первые дни, сейчас понимаю, как глупо выглядела. А добряк милостиво прощал мне и показывал упражнения снова и снова: от перекатывания горошины по столу до переодевания по щелчку пальца. Уникальная способность, но… Только я ничего не смогла повторить, потому что неуч и тугодум. Хороший он мужик, хоть я и не люблю лысоватых и тучных, но все равно приятный.
— Иллион Александрович, вас Аким Михайлович просил зайти после занятия, — говорит у меня за спиной молодой мужской голос. Я резко оборачиваюсь и отступаю в сторону. Невысокий румяный юноша подмигивает мне и ждет ответа тренера. А мне хочется сказать спасибо за подсказку имени, но я молчу. Новые знакомства ни к чему: наелась сполна. Даже Дарина оказалась слишком нежной и не понимающей.
— Конечно, — отвечает учитель и обращается ко мне: — Виктория, не стой в дверях, проходи. Сейчас попробуем просто обсудить и попробовать докопаться до причины ступора.
— Нет ступора, — говорю я, падая в кресло по центру комнаты. Оглядываюсь на тяжелые шторы, что едва ли пропускают дневной свет. — Просто магии во мне не больше, чем солнца на дне океана.
Учитель пристраивается напротив и, едва вместившись в просторное кресло тучным задом, закидывает короткую ногу на ногу.
— Но оно все равно там есть, даже если и мало, — говорит мужчина с мягкой улыбкой.
— Только не греет, — складываю руки на груди и давлю новую волну мыслей о Марке. Достал! — А зачем полумрак? — интересуюсь, показывая на окна.
— Хочу все видеть, — отвечает учитель и снова встает. Кладет на столик передо мной крошечную бумажную бабочку. — Заставь ее полететь.
Я прикусываю губу, чтобы не прыснуть слишком шумно. Нет. Не так. Чтобы не заржать. Ага, вот прямо сказала ей: «Лети!».
— А вы сами сможете? — ехидно скалюсь и приподнимаю бровь.
Он, не отвечая, выставляет ладонь и шевелит пальцами, будто чешет кошку по шее. И бумажка приподнимается. Я смотрю спокойно, потому что это уже не удивляет. Поднять можно, видела в классе материалистов, а как заставить полететь?
— Она не оживет оттого, что вы ее оторвали от плоскости, — говорю, чувствуя блаженную радость, что я права. Нельзя оживить мертвое, нельзя вдохнуть жизнь в камень. И, когда бабочка начинает тлеть на глазах, затем вспыхивает, и из пепла вылетает живой мотылек, я непроизвольно ахаю. Вжимаю пальцы в подлокотники и влипаю в спинку кресла. Нереально ведь! Иллюзия!