Многие почитали себя властелинами, пока не пришли люди. Никто и не помнит откуда. Они не были сильнее, они не были быстрее или ловчее других, но в глазах их застыла тяга к познанию нового.
И пришли они на землю эльфов, орков и многих других. Пришли на самоходных установках, с артиллерией и мечами из крепкой стали. Пол мира пало под натиском легиона. Стены древних городов подобны стенам здешнего театра - все в засохших пятнах крови, царапинах, оставленных тысячами ударов мечей и когтей...
Смерть эльфа - лишь переходная форма в нечто иное. Семя ли дуба, или душистый клевер, или усохший ковыль. Не имеет особенной важности. "Эльфы - цветы мира, сорви их, но корень всегда остается в земле" - так успокаивала себя Эль.
За этими мыслями она и не заметила, как из дальнего прохода арены показался человек.
Сначала со скрипом поднялась решетка, затем палач ступил на арену, лениво передвигая конечностями. Прикрыл рукой глаза, будто тусклые, пасмурные лучи Гибурга причиняли ему боль.
Палач был тощ, костист, изможден и болен тысячью болезней. И, казалось, едва удерживает тяжесть собственного духа на своих спичечных ногах.
Но публика, тем не менее, оглушительно заревела.
Сын орка умирал словно человек: жалостливо плакал, молил богов о помощи, а по ноге наверняка стекал трусливый желтый ручей. Сюда, однако, доносились только крики.
- Слышишь? Орлукс кричит как баба... - равнодушно произнес гладиатор Оциус Тит Сириус и плотнее укутался звериной шкурой.
В камере смертников было мокро и сумрачно, точно во внутренностях какой-нибудь затонувшей подлодки: скрипят порывы подземного ветра, стекает позеленевшая вода, а по фарватеру шумит гребной винт.
Вдобавок далеко вверху барабанил утренний дождь. Творец - большой, злой и мрачный - плакал скудной слезой. Но это согласно легендам, в яме представлялось иное: штаны Творца приспустились, и он презрительно мочился...
И здесь многие разделяли Его вечное уныние. Чтож было отчего: холод в подземелье дикий, завтраками не кормили, а табак постоянно заканчивался. Подобные обстоятельства не могли не удручать, и видимо потому у всякого проявлялось чертовски навязчивое и вполне естественное - желать смерти ближнему своему.
- Ха!.. Орлукс любого уложит наземь одним только визгом... Достойный преемник Скопция! Он в совершенстве освоил боевую науку мешка с дерьмом: ударишь - заляпаю... Слышишь? Ставлю нож и три щепоти табака, что ему вспороли живот...
Принять ставку было некому.
Иные места, такие как нутро паровоза, полны огня и жара; такие как арена - звенящей стали и мужества; библиотеки - обитель усталого духа, а камера гладиаторов была царством звуков. По сути дела Сириус говорил просто так, дабы осознать свое присутствие и значимость. Он будто напоминал себе, что все еще умеет как когда-то вести пристойные беседы.
Впрочем, у Сириуса помимо Создателя был слушатель. Разговорчивый точно покойник.
Решетчатая стена взгляду не препятствовала, но тот второй сидел в темном углу, и поэтому ни лица, ни фигуры толком не рассмотришь. Разве что тень его, тонкую и плавную, подобную затаившейся на ветке змее. Он носил до чрезвычайного простое имя - 'Рю'; такие имена обычно приклеиваются либо к бесстрашным воинам, либо к умалишенным (меж которыми на самом-то деле нет особой разницы).
Имя Сириуса наоборот - более подходило ученому, механику, бродячему философу или книгочею. Когда-то очень-очень давно, в дряхлой и истлевшей ткани собственной памяти, он владел поэтическим слогом гексаметра, науками и почитывал 'Механический Дух' перед ужином. Чудится, что это был не более чем зыбкий сон.
Реальность же, суровая и неприглядная, - вовсе не сон и не уставала напоминать о своем существовании. Она разговаривала голосом 'Железного Цицерона' и стучала древесными башмаками прибывающих театральных зрителей, так что здесь, внизу, тряслись перекрытия и лязгали решетки, неистово грохоча.
Хочешь-нехочешь, а в сознании само собой, точно взбухший кишечными газами утопленник, всплывает привычное:
Бой еще не начался, но щит рефлекторно поднимается к верху. Сердце бьется в путах ребер, как сгорающая на костре ведьма. По поверхности щита скачет 'тяжелая кавалерия'.
'Бум-бам-бац-клац!', по-другому и не скажешь...
Будто наверху начался каменный дождь - его капли разят в дерево, обитое старинной бронзой, резонируют в слой мореного дуба и сотрясают левую руку, пока рука правая пытается удержать короткий боевой гладий, мокрый и скользкий от льющихся сверху помоев.