Кендис все же удалось уговорить ее на ночевку дома. Измотанная, девушка просто осталась за столом и пялилась на узорчатую плитку, охлаждая ладонями щеки, пока мать с помощью заклинаний, разрешенных лишь для членов Совета, запечатывала окна.
Проходя через зал, Карисса остановилась у полки и подняла последнюю книгу, которую Торн не поставил на место. Странно было держать в руках нечто столь тяжелое и неудобное — она никогда в жизни не читала бумажных книг. «С чего начинается путь в ад» — гласил заголовок. Рассеянно пробежавшись по аннотации, ведьма поставила книгу на место: ее не интересовало, как определить одержимого демоном.
В глубокой задумчивости она поднялась наверх, в спальню для гостей, легла на кровать и уставилась в потолок. Мысли потоком струились через сознание. Стоило только закрыть глаза, как она провалилась в сон. Впрочем, ночью Кариссе все равно пришлось уехать. Ее крики во сне разбудили детей, и, что еще хуже, напугали.
Глава 3. Христианин
Зелено-розовые лучи позднего утра падали на стены длинной узкой комнаты, мраморные и холодные. Блики, отражающиеся от каменных плит, слепили и без того уставшие от белизны глаза. Кристиан сидел в мягком кресле напротив запертой двери, пустым взглядом упираясь в собственные колени.
После допроса его отвели в «пристанище» — массивную пристройку к Церкви Перерождения из того же белого мрамора, в том же неоготическом стиле, что и устремленные в небеса пики собора. Здесь жили некоторые члены вампирского Ордена, здесь же обучали новообращенных. Его поселили в маленькую спальню на двоих, тяжелая металлическая дверь которой закрывалась лишь снаружи. Несмотря на эти мелочи, лишний раз подчеркивающие, насколько его опасаются окружающие, обстановка была куда комфортнее, чем в приюте. Если бы Кристиан мог насладиться ей, он бы, вероятно, не тревожился так сильно, но из-за накаленных нервов любой шорох отдавался подрагиванием во всем теле.
Спустя несколько дней мальчика привели в длинную комнату с двумя креслами с нежной бархатной поверхностью, по которой пальцы скользили в надежде ухватиться за любую неровность, шероховатость, словно это помогло бы успокоить колотящееся сердце. Ножки из черного дерева и такие же полки взрезали светлое пространство ровными линиями, лишний раз раздражая обостренное зрение.
Оставшись в одиночестве, он не мог отвлечься от воспоминаний, спиралью закручивающихся вокруг одной и той же картины: как из глубокого колодца до него доносились рыдания, преувеличенные акустикой и эхом. Вампирша, только что вынувшая кусок металла, просунутый в живот девочки, отползла к стене, зарываясь руками во взъерошенные короткие волосы. Кристиан лежал рядом, в полуобмороке, парализованный страхом за свою жизнь. Вампирша не обращала на него внимания. Пытаясь вспомнить, как до этого дошло, он вновь и вновь прокручивал в голове тот вечер.
Две футболки, синяя форма приюта из тонкой шершавой ткани, белье, карта почти без денег, носитель, служащий вместо чипа, пока он не накопит сбережения на активацию, расческа и другие мелочи — все его вещи уместились на дне рюкзака. Прожужжала молния. На плече почти не ощущался вес пожитков. В последний раз он оглядел смятую кровать в пустой комнате. Снизу доносился шум. Кристиан быстро сбежал по лестнице, пропуская каждую вторую ступень, неслышно прошел мимо столовой: не хотелось еще раз прощаться. Скрипнула старая дверь в кабинет администрации. Прозвучали последние напутствия. В руки упала маленькая коробка с вещицами, с которыми его пятнадцать лет назад отдали в приют.
Он с интересом открыл крышку, толкая дверь на выход плечом. Изо рта вырвался пар. На дне пластиковой коробочки блеснул серебряный крест. Юноша оглядел его с невеселой, кривой улыбкой. Он часто задавался вопросом, почему родители назвали его Кристианом и попросили не менять имя во время пребывания в приюте. Они наверняка отдавали себе отчет, что это будет вызывать у окружающих прочные ассоциации с ушедшей в прошлое религией, отказавшейся признавать нечисть равной людям. Новая же церковь адаптировалась к изменившейся обстановке, но уже под другим названием, и это никак не влияло на резкую неприязнь ко всему, что было так или иначе связано с тем древним христианством.