— Как так? — удивляется тот преявно.
— А вот так, дорогой! Едва ты сквозь пещеру-то пройдёшь, как прежний свой вид тотчас обретёшь: дурнем опять сделаешься, ага.
— Ай-яй-яй-яй-яй! — превесьма наш парень раздосадовался, — А я-то было надеялся, что от дури своей я избавился. Вот же ещё незадача! Мало того, что Миловзору я не сыскал, так ко всему вдобавок опять дураком стану. Эх, несчастный я, несчастный!..
Рассмеялася звонко красавица и, кошечку мурлыкающую на коленях своих поглаживая, таково обречённого утешала:
— А ты зазря-то не плачься, паренёк удалый! Как говорится, не было бы счастья, да несчастье вишь помогло. Не всё ещё пропало-то, чтобы нюни здесь распускать. Слушай внимательно и запоминай: коли ты ещё разок на свете умрёшь, то сызнова ум обретёшь, и тогда беду на радость вновь оборотишь. А она, радость-то, может быть, совсем рядом. На!
И она кошку ему бережно передала.
— Ну а теперь идите себе с богом! — поторопила Ягуся нашу троицу, — Путь-дороженька на ту сторону уже готова.
Развернулася избушка к провалу передом, а там мостик добротный красовался на месте прежнего. Попрощалися человеки с хозяюшкою приветливой, по мостку к горе перешли и в пещеру тёмную углубились.
И вот шли они, шли по подъёму винтообразному, ножки себе весьма утруждая, пока не выбрались, наконец, из тьмы кромешной на свет ласковый. И едва лишь солнечные лучики душеньки их обрадовали, как случилися там два дела важных, одно приятное да славное, а другое зело печальное.
Миловзора там объявилася — вот она, значит, радость!
Оказалось, что кошкой была оборочена наша красава, а кем же ещё иначе! Выходит, что этот свет адскому-то не брат — все заморочки потусторонние он отменяет.
Вот же Узора с Дивзорою и завизжали, когда сестру свою любимую увидали! Кинулись они к ней стремглав, стали тискать её в объятиях да целовать, плача притом от счастья и одновременно смеясь…
Обернулись они к Куколоке, намереваясь и его в это буйство весёлое втянуть, глянули повнимательнее на него — и вмиг-то смеяться тормознули. И то — их ведь спаситель бравый сызнова сделался дурак, заболмотал он чего-то несвязно, рот себе ослюнявил, и стать его богатырская куда-то вмиг подевалась.
— Рад, рад, Куколока рад, рад! Ха-га! — заорал он, на Миловзору пальцем показывая, — Ай да кра… кра… красавица! Ха-ха-ха-ха!
А та посмотрела на парня пристальным взглядом и горько-прегорько заплакала. Да и сёстры её всплакнули за компанию, а всё их веселье бесшабашное словно ухнуло в яму.
Ну, да делать-то было нечего — чего уж тут поделаешь! Как есть, так оно и есть. Взяли Узора с Миловзорою обезумевшего Бронебоя под ручки его белые и повели его по дорожке вдаль, а то он сам-то идти забоялся. И едва лишь они на взгорок поднялися, как вот же они — Торан с Громаном сидят там, развалясь, и невесть чего у костра потухшего дожидаются!
Как узрели они Куколоку тронутого, да не одного, а с тремя царевнами под руки, так обрадовались оба ужасно. Принялись они царским дочкам представляться да вкруг них увиваться, Куколоку отпихнули от них на фиг, и таким образом бразды правления оказалися ими захапанными.
— Это мы тут главные! — брызгая слюною, Громаха орал, а Торша ему поддакивал, — Ведь дурак нашу волю сполнял, ваших высочеств с ада вызволяя! Умный-то в гору не пойдёт и в ад тоже — на это дураки лишь гожи… Короче, так — награда от царя за вас не Куколокина вовсе, а по праву наша! Али, может, вы с этим не согласны, барышни? А?!!!
Испугались царевны нахальных этих хамов и, удручённые спасителя своего дурачеством, практически им не возражали. А и в самом-то деле — сперечь чего-нибудь в сей глухомани против воли братьев — того и гляди ещё придушат их, негодяи отъявленные…
Пошли они, наконец, в сторону дома родного и добрались вскорости до бывшего кошачьего города.
И описать даже трудновато, до чего близнецы-князья им оказались рады! Закатили они пир да гулянье по поводу похода их удачного в бездну адову, и аж целых три дня такое веселье там бушевало, что не горюй мама!
Ну а вскоре настала им пора малость поудивляться. Пригляделся Громан к городским зданиям и никак в толк-то не возьмёт: ну вроде тот самый это город — и как будто совсем другой… Домов новых было там много довольно, и гораздо больше народа, чем ранее. Что, думает он, тут за дела? Или я, может, тоже в дурака, как младший братан, начал превращаться?..
Спрашивает он князей-правителей: чё, мол, тут за дурильня? Как-то плохо-де я соображаю… А туда ли я вообще попал?