Ворота вскорости открываются, и в них мужик ухмыляющийся появляется — здоровый такой, ряха у него откормленная…
— О! — восклицает хозяин довольно, — никак бог послал нам юродивого? Это на удачу, на удачу… Заходи, давай, спасатель.
Паренёк зашёл, вокруг поглазел, видит — во дворе загон большой, из кольев сделанный, а в том загоне свиней орава целая. Тут же и баба какая-то пузатая толклася, и ещё двое парней толстомясых — убиралися они, значит, по хозяйству…
Рожи умильные они сквасили, заулыбалися и прохожего в дом приглашают. Покормили его, правда, не дюже богато — пшённой холодной кашей, — но Куколока и этому был рад. Съел он кашу и хозяев благодарить стал. А потом, как водится, дудку из-за пазухи вытаскивает и принимается там играть, как бы за хлебосольство этим благодаря.
Хозяева, по правде-то сказать, не особенно его игру приветили, видать и им по ушам походил медведь, а зато вышла из комнаты девочка небольшая, и вот она-то игре виртуозной явно обрадовалась.
Пригляделся игрец наш к девашке и видит, что ведёт она себя как-то странно: ходит прямо, как столбик, ни на кого вообще не смотрит и вдобавок руками вокруг пошаривает. Спрашивает он у бабы, что это, мол, с девахой сей за беда, а та ему отвечает: ты что, не видишь что ли — она же у нас слепая!
А Куколока никогда слепых-то не видал, пожал он плечами и говорит:
— Человеку видеть надо. Плохо, когда человек не видит…
Заплакала девчонка, слова сии услыхав, закрыла быстро лицо руками и в комнату свою ушла.
Ну а тут мужик в избу заваливает со двора и гостя к себе подзывает.
— Слушай, Куколока, — просит он парня, — пошли-ка, дружок, мне надо помочь…
Дудочник наш на это рад, конечно, стараться. Вышли они во двор, подходят затем к погребу и по ступенькам туда спускаются. А там вроде как устроена была холодная: туша свиная на столе лежала, и кровью свежею сильно воняло.
— Во — прохудился подвал-то, — мужик на потолок указывает, — сейчас подпорку будем укреплять. Будь ласков, Куколока, обхвати бревно руками да подержи его так.
А там брёвна-подпорки стояли от пола до самого потолка. Ну что ж, обхватил дурачок одну подпору да крепко её в объятиях и сжал, а этот гад мурлатый взял да руки ему и связал. А потом и тело его обвязал вервью, чтобы уж и не рыпнулся молоде́ц.
— Что ты делаешь?! — воскликнул обманутый паренёк, — Отпусти меня! Куколока хороший!
— Хэх! — усмехнулся на это свинарь, — А нам хороших-то и надобно. Сию ночку будет Чёрная Луна, так мы тебя зарежем да в жертву принесём Чернобогу Славному, чтобы дал он нам лада. А мясо твоё скормим свинья́м. Ха-хах!
Поглядел хозяин на пленника своего злорадно да восвояси и убрался, подвал на замок закрыв. Куколока же покричал там, пожалился, в путах своих побился, да вскорости и затих.
Ум-то у него более походил на животный, вот он пойманному зверю и уподобился.
А уж вечер там наступил, темно снаружи стало, а потом ночь пришла, и уж полночь даже начала приближаться. И тут слышит жертва связанная — звяк! — замок с той стороны открывают, и по лестнице слышатся шаги приближающиеся, а затем двери отворяются, и кто-то в подвал вступает. А ночь-то безлунная, не видать ничего вокруг, ну а у этого вошедшего и свечки в руках даже нету.
И вдруг чует наш пленник — этот некто верёвки на нём режет ножом, и в скором времени освободился он от пут полностью.
— Ч-шш! — услыхал Куколока шёпот негромкий, и догадался он умом своим убогим, что это ни кто иной-то был, как та дивчина, кою словом бестактным он обидел.
Взяла она спасённого парня за руку и по лестнице его повела, тихим голосом приговаривая:
— Беги, паренёк, отсюда что есть мочи. Мои родители злыдни, а этот их Чернобог просто гад какой-то. И свиньи мне тоже не нравятся — не люблю я свиного мяса.
Вышли они на свежий воздух, и Куколока спасительницу свою стал пытать, как её звать-то да величать.
— Баютой меня кличут, — та ему отвечает, — Любила я во младенчестве поспать, поэтому так меня и прозвали.
— У тебя пелена какая-то висит на глазах, — говорит ей тогда дурак, — как словно бы липкая паутина. Дай-ка я её сниму. Человеку, Баюта, надобно видеть!
Приложил он руки свои горячие к незрячим Баютиным очам, подержал их слегонца прижатыми, а потом резко прочь отнял, словно бы что-то с них срывая. И в тот же миг вскрикнула негромко слепая, ибо узрела она в отсвете с окон улыбающуюся рожу Куколокину.