Кулешман
Время замкнуто.
Время круглится улиткой.
Никого не моли ни о чём.
Улыбается Бог нехорошей улыбкой
И пружину заводит ключом.
Разлетаются две напряжённых вселенных,
И нельзя обернуться назад.
Волокут нас под локти,
как раненых пленных,
И о будущем что-то твердят.
Только мерить растущую скорость паденья,
Только смолкнуть и челюсти сжать,
Только в редком, синхронном
больном сновиденьи
Нам друг другу навстречу бежать...
Ольга Горпенко
В деревне коренастого низкорослого старика с диким взглядом из-под кустистых бровей недолюбливали, многие побаивались. И не только за взгляд.
Кулачищи у него были пудовые, силища дьявольская, нрав буйный, темперамент и вовсе взрывной, а шутки-прибаутки скверные, оскорбительные, и злые.
Появлялся дед на глаза всегда неожиданно, словно из-под земли вырастал, немедленно вставлял в разговор что-либо омерзительное, по большей части выдавал неизвестно каким образом добытые сплетни о непристойностях интимного характера в ужасной словесной форме.
Особенно любил освещать скандальные эротические похождения подвыпивших земляков, унижать рогоносцев, у которых и без него на селе жизнь не сахар, тем более что сам был он на удивление активный ходок.
Сельчане звали его Кулешман, а в паспорте было записано – Дружинин Николай Егорович.
Этому диковинному персонажу исполнилось семьдесят лет, но он до сих пор работал скотником на ферме, и без устали бегал по бабам.
Здоровье у Кулешмана звериное. Болел всегда на ногах, травмы залечивал лихой работой да крутым банным жаром.
Ростом Кулешман дай бог метра полтора, если не меньше, зато в плечах – шире некуда. Ручищи цепкие, жилистые, мышцы по всему телу узлами завязаны, словно ему лет сорок – не более.
Мешок с комбикормом весом в пятьдесят килограммов Кулешман одной рукой на плечо забрасывал, и нёс вприпрыжку.
Некрасив, неказист, не особо общителен, вечно лыбится.
Ухмылки его опасались даже дюжие мужики, не только бабы.
На то и причина была, но о ней позже.
Николай Егорович – местная достопримечательность. В глаза не скажут, а меж собой все шушукались. Было чему, право слово, удивляться.
Отец его, Егор Тимофеевич Сапрыкин, фамилия Кулешману по матери была дана, поскольку родителя своего он никогда не видывал, после Октябрьской революции подался в общественники.
Крестьянский труд папашу не привлекал. Избегал Егорка всеми способами изнурительного сельского труда, а тут оказия подвернулась в люди выбиться.
Вступил Егор Тимофеевич в Совет бедноты, точнее возглавил эту странную организацию.
Выдали ему кожаный портфель, дали наган, и назначили руководить раскулачиванием.
Всё бы ничего, да читать и писать Егорка не умел. Школы в деревне не было. Из грамотных на всё население только Мария Трофимовна Дружинина, такая же крестьянка, как и прочие бабы, но из бывших богатеев.
Поговаривали, что от гнева родительского на деревню сбежала. Хотел её папенька силком замуж отдать, за купца, который, то ли в шестой, то ли в седьмой раз жениться надумал, и непременно на девственнице.
За Марию, мол, женишок сулил отписать папеньке по своей кончине немалое наследие, а немедленно после венчания кругленькую сумму и щедрое приданое.
Трофим Дружинин имущества и денег имел в достатке: муку молол, кожевенное сырьё выделывал, колбасы и рыбу коптил, но лелеял мечту со временем в Столицу перебраться, да чтобы имя на слуху было.
Марию он сначала в гимназии выучил, потом на женские курсы в Петербург отправил, а как предложение о замужестве поступило, обратно немедленно вызвал. Даже бил, и не раз, за то, что перечит родительской воле. В монастырь обещал упечь, насмерть запороть, если осмелится упорствовать супротив отеческой воли.
Не успел. Сбежала Мария, чтобы не попасть в лапы старого ловеласа, любителя непорочных дев.
Мария Трофимовна жила на деревне тихо, скромно, на жизнь зарабатывала шитьём да вязаньем, попутно всех желающих грамоте обучала.
Жаждущих знаний было мало, но обращались. Натаскивала читать, считать, и писать, истории рассказывала про купеческий и столичный быт.
К Марии тогда Егор и обратился за помощью. Никак, мол, нельзя активисту без грамоты – то декреты, то решения, приказы опять же всякие исполнять и подписывать необходимо.
– Не просить же мне посторонних прочесть документ вслух, вдруг там информация сугубо секретная, государственная. По меркам революционного времени за такое попустительство под расстрел недолго загреметь.
Мария, добрая душа, согласилась. Хоть какое-то развлечение.
Егорка – парень смышлёный, грамоту на лету схватывал. Марии Егоровне даже интересно стало. Вечерами до темноты за книжками и тетрадками просиживали.