Попутно и Егорка, паршивец, кое-чему паскудному девицу обучил – обрюхатил против её воли, силой взял.
После в любви клялся, ноги целовал, обещал замуж взять.
Мария, не избалованная прежде мужским вниманием и участием, сомлела в ловких Егоркиных руках от соблазнительно нежных ласк, опьянела от иллюзии счастья, верила каждому сказанному им слову, даже удачей сколько-то времени считала эти отношения.
Наивная девушка думала, что в её дом постучало счастье. Наверно так оно и было в самом начале – любовь окрыляет даже таких негодяев, как Егорка.
Недолго довелось Марии радоваться. Капризная судьба в очередной раз над ней подшутила.
Не до больших и светлых чувств было тому Егорке, когда социалистическое отечество, как объяснял он своё бегство, в опасности.
У себя на селе всех, кто косо глядел, или много имел, Егорка безжалостно раскулачил, но успел войти во вкус революционной борьбы. Процесс экспроприации пришёлся ему по вкусу. Егор упивался неконтролируемой властью, а перспектива какой бы то ни было женитьбы, была противна его свободолюбивой натуре: слишком уж много сладкого было вокруг.
Предложение отправиться “давить мироедов” на Кубань он принял с восторгом. Замуж Марию обещал взять, когда коммунизм на всей Земле восторжествует.
Уехал, и сгинул.
Мария Трофимовна ездила в район к партийному руководству, но следов милого не нашла.
К тому времени родился Коленька. Кудрявый, соляной – вылитый папка.
Шустрый, бесёнок, своевольный, бойкий сверх меры. Ещё в грудничках, бывало, то сосок от груди материной откусит, то волосы пучком выдерет, то пальцем в глаз попадёт.
Учиться не захотел. Даже читать ленился. Зато до работы крестьянской жаден был до неистовства, и сноровист.
Всё, что другому тяжело, Кольке совсем не в тягость. Страсть как не любил уже с раннего возраста, когда ему перечат. Встанет в позу, кулачищи сожмёт до хруста, упрётся бешеным взглядом, в глазах безумная решимость и злоба. Всегда по-своему поступал, никаких авторитетов не признавал.
Кто знает, что у него на уме. Сельчане боялись, отступали даже дюжие мужики. Сверстники, те и вовсе стороной обходили, опасались, что приголубит.
Бить Колька умел. Первый в драку не лез, но никому не спускал, сразу кулаки в ход, и прёт буром, пока противник сам не отступит, или кровища не прольётся.
Работать в колхоз на ферму Кулешман пошёл в десять лет. Определили его скотником.
С обязанностями справлялся ловко. Начальство и общество были довольны.
В эти, совсем уж детские годы, появилась у Кольки непреодолимая страсть к бабам и девкам. Сначала тайная.
По субботам шельмец подкрадывался к окнам деревенских бань, и наблюдал, как бабы и девки голышом отсвечивают, как задами да титьками трясут.
Иногда удавалось подглядеть, как мужики на баб вскарабкиваются. Видно, конечно, не очень, но впечатляло до колик внизу живота.
Восстание, которое происходило в такие минуты в штанах, Колька научился гасить революционными методами.
Взрослые девки и бабы нравились Кольке больше, чем ровесницы. У девчушек титек нет, и формы не впечатляли. То ли дело округлые телеса зрелых прелестниц: было, на что приятно посмотреть. Вон сколько у них добра за пазухой и везде.
В те годы заветной мечтой у паренька было желание дотронуться до нагой женщины, прижаться к ней обнажённым телом, как мужики в бане. Не к девчонке, к взрослой бабе, со всеми её соблазнительными выпуклостями и впадинками.
Мечта эта, и неистребимое желание скорее стать взрослым, преследовали мальца нещадно, не позволяли думать о чём-то ином, кроме сокровенных фантазий, которые не давали покоя.
Выход Колька нашёл в четырнадцать лет, решив как-то вечером тайком забрести к одинокой селянке, Верке Струковой, которую преследовала слава непутёвой, но доступной.
Вздорная характером, она трижды побывала замужем, но мужики спустя пару-тройку месяцев непременно от неё сбегали.
Истинную причину неуживчивости никто не знал. Бывшие её муженьки молчали, словно воды в рот набрали.
Кольке было плевать на ущербную Веркину репутацию. Парню нужна была даже не сама эта аппетитная бабёнка, а её женские тайны, разглядеть и распробовать которые Колька хотел так, что челюсть скрипела от напряжения.
На удачу мальчишка не рассчитывал, но решился попытать счастья.
Верка его визиту нисколько не удивилась, не смутилась даже, напротив, обрадовалась, даже стол накрыла и самогона налила. Видно не первый недоросль на огонёк к ней захаживал. Хоть и малец, а всё мужик, к тому же здоровый и сильный.
Чему и как она его обучала, молва людская умалчивает. Разговоров и сплетен было полно, но на деле никто ничего сам не видел.
К шестнадцати годам Кольку уже прозвали Кулешманом. Откуда появилось это прозвище – неизвестно, только приросло оно основательно.
Бабы, кто моложе, уже тогда его остерегались. Глазищами Кулешман стрелял, словно раздевал донага. Вперит взгляд, нагло оглядит снизу доверху, даже со стороны видно, как он по срамным местам мысленно путешествует.
Замужние бабы, и те краской наливались, старались отойти от Колькиного догляда и его непристойных развлечений подальше, не говоря уже про молодиц и девок, которых супостат запросто одним взглядом доводил до истерики.
К тому ещё слухи недобрые. Многие видели, как парень запросто вечерами к вдовицам и засидевшимся в девках холостым бабам захаживал. По какой надобности – неважно. Ясно же – не воду в ступе толочь, да не порты чинить. Кой чего срамное на ум приходило.
Однажды охальник обратил червивый взор на дочь кузнеца, чернобровую красавицу Танюшку Ерёмину.
Девушке семнадцати лет не было. Уже фигурой и статью оформляться начала, сладкими женственными изгибами манила. Высоко поднятая голова в знатных смоляных косах, алые губы, серые с поволокой глазищи в половину лица.