— Ежели есть противная сторона, которая обладает известной суммою доказательств…
— Вот так судоговорение! Ваше превосходительство! как вы об этом думаете?
Вопрос этот относился к молодому тайному советнику, который полулежал в это время на диване, закрывшись листом газеты. Но тайный советник даже в вагоне строго соблюдал свое достоинство, и чтоб не вступать в разговор с неизвестною личностью, притворился спящим.
— Спит? — шепотом произнес Прокоп, — ну, да ему и не грех. Обидели его. Ну-с, так будемте знакомы, Алексей Андреич. Хоть вы и собрались у меня рязанскую деревню оттягать, — да это еще когда-то будет! А покамест знакомы будем. Может, за границей свидимся, приятнее будет в своем кружку время провести. А что Овсянников мельницу поджег — так вы в этом не сомневайтесь. Я и с адвокатом его, с Комаринским, говорил — и тот говорит: поджег! Только парень-то уж очень хорош, денег у него много — вот и нельзя не заступиться за него.
Прокоп встал, потянулся и осмотрелся кругом, к кому бы еще присесть. Покосился сначала на восточного человека, но раздумал и направился к старичку с Владимиром на шее. Старец как-то нервно передернулся, почувствовав себя в этом соседстве.
— Вы до Вильны? — спросил Прокоп.
— Я за границу-с.
— А я думал, до Вильны. Туда нынче много таких ездит. Просветители. А где служите? чай, в консистории?
Старичок ничего не ответил, но я видел, как брови его начали постепенно шевелиться, словно в них что-то забегало.
— Что ж не говорите! — продолжал Прокоп, — чай, язык не отвалится?
— При своем месте служения нахожусь, — ответил старец, решительно уклоняясь от дальнейшего разговора.
— Понимаю! ватерклозетами заведуете? Там, верно, и простудились — теперь на казенный счет лечиться едете?
Старичок не отвечал, а только беспокойно подергивал плечами и спиной и перекладывал ноги одну на другую.
— Я и болезнь вашу знаю, — продолжал Прокоп, — по-медицински восцой она называется. Черносливу, брат, больше ешь — пройдет.
— Прокоп! — возопил я, — что ты делаешь?
— Ничего я не делаю. Я только об том, сколько на эту восцу казенных денег выходит. А ежели ты со мной, господин Восцын, разговаривать не хочешь, — обратился он к старику ну, и сиди с богом. Подергивайся. Ишь его передергивает. Восца! она и есть! восца!
Наконец вновь Прокоп сел подле меня и некоторое время казался обиженным. Но так как никакое определенное чувство не могло в нем долго задерживаться, то в скором времени его занимали уже совсем другие соображения, и он изумил меня целым рядом совершенно неожиданных вопросов и рассуждений.
— К Луге, что ли, мы подъезжаем? — спросил он.
— К Луге.
— Есть будем — это хорошо. Вот я ему компот из чернослива закажу — ешь, брат, здоров будешь. А что за Луга? город, что ли?
— Город.
— А чудотворцы в нем какие-нибудь почивают?
— Об каких еще чудотворцах ты заговорил? Есть исправник, становые — вот и довольно.
— Нет, это ты уж вздор мелешь. Это я наверное знаю. Во всяком городе свои угодники почивают — это мне архимандрит Амфилохип говорил. Во Пскове — псковские угодники, в Вильне — виленские… А мне, брат, серьезно есть захотелось. В Луге какая рыба водится?
— Ей-богу, не знаю. Одному только удивляюсь: как это ты, голубчик, минуту помолчать не можешь? И мысли у тебя какие-то всё разные являются: сейчас были угодники, и вдруг — рыба…
— А мне разве заказано? Кабы мне заказано было: думай об одном — я бы и думал. Вон ему, Восцыну, сказано: думай об ватерклозетах — он и думает, к нему в это время не подходи. А мне свободно, об чем хочу, об том и думаю.
— Все-таки иногда не мешало бы…
— Ну тебя! Я еще вон этого, тайного-то советника, к вечеру раззужу, да и об татарине досконально разузнаю: с какой стати свиное ухо с нами в первом классе едет? Смотри-ка! смотри-ка! ведь и он на нас глядит! Смеется! ишь!
Действительно, восточный человек смотрел на нас и улыбался во весь рот. Он даже хлопал ладонью по подушке соседнего места, как бы приглашая Прокопа сесть возле него.
— Станция Луга! двадцать минут остановки! — прокричал кондуктор, проходя мимо нас.
V. ТАЙНА, ОБЛЕКАЮЩАЯ ЛИЧНОСТЬ ВОСТОЧНОГО ЧЕЛОВЕКА,
СЛЕГКА РАЗЪЯСНЯЕТСЯ
В Луге, по дороге к вокзалу, меня подхватил под руку тайный советник Стрекоза. Признаюсь, я смутно угадывал, что будет нечто подобное (дальше я расскажу читателю мои отношения к Стрекозе), и порядочно-таки это волновало меня.
— Мы, кажется, с вами знакомы? — спросил он.
— Кажется, — отвечал я.
— Мы пошли разными дорогами, но надеюсь, что это не должно мешать нам взаимно уважать друг друга.
Говоря это, он сжимал своим правым локтем мой левый локоть, а левою рукой взял мою правую руку.
— Признаюсь вам, я уж давно для себя решил: ко всем иметь уважение, кто имеет чин не ниже статского советника. А следовательно, и вы в том числе.
Он усмехнулся, заглянул мне в лицо, пробормотал, как бы про себя: это ирония? — и, не отпуская моей руки, засвистал какой-то мотив.
— Вы мои последние распоряжения читали? — вновь начал он разговор.
— Нет, не читал.
— Не интересуетесь?
— Сами по себе, вероятно, они интересны, но для меня — нет.
— Многие так рассуждают нынче, и оттого у нас ничего не идет. Я не понимаю, как может не интересовать умного человека то, в чем, например, заинтересовано целое государство!
— Что прикажете делать! Это странно и даже малообъяснимо, но это так!
— Вот если бы вы читали, то должны были бы сознаться, что не правы.
— В чем не прав?
— А хоть бы в том, что имеете на меня совершенно неверный взгляд.
— Да помилуйте! что же вам-то до этого? разве вам мой взгляд нужен?
— Даже очень. Я вообще имею нужду в содействии, а в частности, относительно вас есть, кроме того, и еще… Вы, может быть, забыли, но я очень, очень многое помню.
И он вновь сжал мне локоть. Неприятное чувство испытывал я в эту минуту: как будто бог весть откуда взялось мертвое тело и увязалось за мной.
— Как хорошо было двадцать лет тому назад — помните? — воскликнул он и даже рот на мгновение разинул, как бы вдыхая в себя невесть какой аромат.
Я не ответил, но он не сконфузился этим и еще крепче сжал мой локоть.
— Вы были в то время неправы относительно меня, — продолжал он, — мы когда-нибудь об этом поговорим на досуге. Старых недоразумений не должно быть. Вы куда едете?
Я назвал несколько пунктов.
— Приблизительно, это и мой маршрут. Скажите, что это за чудак, который вас сопровождает?
Я сказал.
— Эти дамы — его жена и дочь?
Стрекоза надел на глаза пенсне и, сжавши губы, внимательно осмотрел Надежду Лаврентьевну и Наташеньку, которые сидели за общим столом и кушали цыпленка, словно играя им.
— Интересные особы, — процедил Стрекоза сквозь зубы, — можно с ними познакомиться?
— Полагаю.
В эту минуту я заметил, что Прокоп, совсем запыхавшись, бежал в нашем направлении, доедая на бегу пирог, кусок которого еще торчал у него во рту.
— Ну, что! говорил я! и вышла моя правда! — кричал он еще издали, махая руками.
Наконец подбежал и торжественно объявил:
— Науматуллу видел.
— Да ты хоть бы говорил толком! — возразил я, едва воздерживаясь от раздражения.
— Из Бель-Вю Науматуллу; он тоже за границу едет — вон с ним, вон с этим… ну, вот что в ермолке у нас в вагоне сидит!
— Ну, и пускай едет. Какое, наконец, нам до этого дело!
— Как какое! Я от Науматуллы узнал про него. Он — принц, братец, только инкогнито.
— Душа моя! это, наконец, утомительно!
— Ты сперва взгляни, а потом говори! Вон они рядом сидят. Науматулла-то уж рассчитался с Бель-Вю, теперь у принца камергером служит.