- Ты такой старый?
- И вот собрался. Дело не в этом. Просто все очень логично. Ты понимаешь, каждому человеку что-то идет. Ну, не только одежда, а вообще. У меня вся жизнь такая. И у меня именно так должно быть: собрался к человеку, с которым давно хотел встретиться, а он исчезает. Это мне идет. Понимаешь? Ну, как говорится, в моем стиле. Если очередь за чем-нибудь, то кончается передо мной. Есть люди, у них наоборот - ему всегда достается последнее. За ним уже никому, а он всегда. Он на поезд всегда опаздывает - и точно в последнюю минуту успевает. А если не успевает, поезд на пять минут почему-то задерживается. Такие есть, у меня друг такой.
- Значит, если б ты не поехал к Стасу, он бы не умер?
- Смешно. Но, может, и так. Нет, умер бы, конечно, у него ведь свое все. Ему идет умереть сейчас. Он повторяться начал.
- Козел. Он никогда не повторялся.
- Ну, может быть. Но главное - я не впал в страшное горе. Мне сейчас даже как-то все равно. Мне его не жаль... Не думал...
- И не думай. Тебе вредно. Я знаю, к чему ты клонишь. Ты сейчас скажешь: аяяй, какая удача - из-за смерти Антуфьева я встретил тебя. Меня то есть. И полезешь щупать. Хочется ведь? На вот, руку пощупай.
Я взял ее руку, подержал.
- А ногу хочешь? На ногу. Не выше колена.
Она высунула ногу и положила на меня.
Я не стал трогать ее ногу.
У нее был кумир - и остался. Все остальное для нее не существует. У меня нет никаких шансов. Она всегда будет для меня чужой.
Я думал об этом - и думал о Тане. Я слышал, как она что-то тихо делает на кухне. С Матвеем или одна? Голосов не слышно...
Нюра уснула, я встал, оделся, вышел.
Таня сидела в тесной кухоньке, в кресле с ногами, закутавшись в одеяло, читала книгу.
- Не спится, - сказал я.
- Бессонница? Или сегодня?
- В новом месте вообще плохо засыпаю. И вообще дома под утро ложусь. Сова.
- А девушка спит?
- Спит.
- А у меня бессонница. До трех не усну. Таблетки глотать не хочется. Причем странно: месяц, полтора бессонница - неизвестно почему. Потом само проходит... Скверная штука. А встаю рано. Если потом днем час не посплю - не человек. Хочешь чаю?
- Да.
Я выпил четыре чашки чаю и вкратце рассказал ей всю свою жизнь. Я говорил как младший, хотя дело тут не в возрасте. Таня старше всех мужчин. Дело не в возрасте. В таких влюбляются насмерть. Влюбляются странно - ревнуя к уму ее и к детской какой-то взрослости (так по-настоящему взрослый заискивает перед проницательным - как все дети - ребенком) и желая присвоить себе это любовью. Вряд ли кто-нибудь взаимной. Она тоже влюбляется смертельно. И - безответно, как правило.
Подумав, я изложил ей эти свои мысли. Она сказала:
- Ты умный мальчик.
- Наверняка все твои мужчины были старше тебя.
- Ты так говоришь, будто у меня их мильон был.
- Не мильон. Но - были. Это же видно. По мне же видно, что у меня мало было, ну...
- Баб. Да, видно. Дело не в количестве. Какие мы мудрые, очень приятно. Ты нравишься этой девочке. У вас уже было что-то?
- Мы только сегодня познакомились.
- Очень гармонично смотритесь.
- Я знаю.
- А мы бы вот с тобой совсем не смотрелись.
- Я знаю. Но в этом своя... Что ли, прелесть.
Мы поговорили еще о разном. Я рассказал всякие случаи, касающиеся моей феноменальной невезучести.
- Мне нельзя жениться, - сказал я, понимая, о чем говорю и что это довольно пошловато, - потому что, если захочу изменить жене, тут же попадусь. Сто процентов. Вот, например, если я захочу тебя поцеловать, тут же войдет твой муж.
- А ты хочешь меня поцеловать?
- Да. Ты похожа на цыганку. Никогда не целовал цыганок.
- Это ты придумал, чтобы объяснить себе, почему ты меня хочешь поцеловать, хотя я тебе не нравлюсь?
- Нет. Это от стеснения.
- Я тоже стеснительная. А Матвей крепко спит, никогда не просыпается. Очень устает.
- Спорим, проснется?
- Мы без спора. Мне как, встать?
- Лучше встать. Люблю стоя целоваться или уж лежа. А на креслах или стульях корежиться - извини...
- Нет, ты прав.
Она встала, мы начали целоваться.
Когда целуешься в тишине, то глохнешь, это я не раз замечал. Не думаю, что Матвей крался на цыпочках. Он просто проснулся, встал, вошел, увидел.
- Обжимаемся, - сказал он. - Танюша, не морочь пацану голову. И себе тоже.
- Не теряй времени, - сказала Таня. Почему-то очень серьезно. - Тебе разве не нравится эта девочка? Иди к ней. Уговори, улести, заплати, наконец. Я знаю таких девочек. Они настолько честные, что - или по любви, или как воды попить, или за деньги.
- А что, есть другие варианты?
- Есть. Когда они не захотят, ничто не поможет. Никакие златые горы.
- Ладно, - сказал Матвей. - Доцеловывайтесь тут, а я спать.
И пошел - в туалет сперва ( вода зашумела), потом мирно, крестьянски зевнув, показавшись в дверном проеме, высокий, широкоплечий, пахарь, комбайнер! - спать.
- Когда разрешено, интереса нет, - сказала Таня. - Спокойной ночи.
- Жаль,- сказал я.
- Ничего.
- Поехали ко мне. Со мной. Я же все вижу. Он не нужен тебе. Доброта его фальшивая. Он ревнивый. Я вижу.
- Ты злой, оказывается. Представь, если б ты угадал? Ты бы сделал мне больно. Но ты не угадал. Он нужен мне. Мне хорошо с ним.
- Конечно. Если б не бессонница, - сказал я и вышел. Но тут же вернулся: - Извини. Я дерьмо.
- Бывает. Спи спокойно.
- Я хотел бы с тобой... Ну, побыть, пожить, не знаю...
- Со всеми не поживешь.
Я пошел спать - и довольно скоро заснул.
Сон мне приснился горячий. Не Нюра-Лена, а другая - мучительно, дразняще, непозволительно, но все ближе, и так уже близко, что совсем близко, и обычно я в эти моменты просыпаюсь, все просыпаются в эти моменты, и я проснулся - будто сплетенный из двоих, будто два сна соединились, Нюра прижималась, изгибалась, но спала еще, тихо то ли стонала, то ли что-то пыталась произнести... "Дурак, дурак, - сказала она жалобно и насмешливо, ну что ты, дурак, ну что ты, что ты, что ты, ну?" - и торопливо, суетливо даже, по-девчоночьи как-то руки обшарили, все себе позволили и стали требовать, звать к себе, в себя.
- Эй, - сказал я тихо, - эй, очнись.
Она открыла глаза.
Я дотронулся пальцами до ее щеки. Она чуть повернула голову, поцеловала пальцы. Проснулась совсем. Вздохнула.
- Козел. Зачем ты меня разбудил?
- Что? Кумир снился?
- Трижды козел. Тронешь меня - убью.
"Козел, - сказал я себе. - Вот уж воистину".
Но мне, козлу, было хорошо. Я давно уже не любил никого, а сегодня за несколько часов полюбил сразу двух женщин.
6
мы обсуждаем всерьез мы позабыли опять
как лучше круглое катать и плоское таскать
а может круглое тащить а плоское катить
а может нам рассолу выпить и водкою запить
Утром Матвей ушел раньше всех - на службу. Сказал, что, если хотим, можем гостить. Мы поблагодарили, но гостить не собирались и распрощались с ним.
Я слонялся - никак не мог остаться с Таней наедине. Я хотел попросить разрешения писать ей письма. Я никому до этого не писал писем.
Улучил момент. Она разрешила.
- Может, вам темные очки дать? - деликатно спросила она Нюру, которая рассматривала в зеркале синяк под глазом - след вчерашней стычки с рыдающими девицами. Синяк был большим и лиловым.
- Никогда не ношу темных очков, - сказала Нюра.
И мы ушли.
Дошли до платформы, сели в электричку, поехали в Москву.
Потом в метро.
Она вела, была впереди, хотя мы шли рядом.
Я придумал игру не спрашивать ее ни о чем. Она куда-то ведет меня. Пусть ведет.
Доехали до "Пражской". Вышли. Район совсем для меня незнакомый. Магазин "Обои". У этого магазина Нюра меня оставила, сказав, что скоро вернется.
Вернулась она через два часа.
Я почему-то ничуть не беспокоился, я знал, что она вернется.
Она вернулась.
На глазу - пиратская черная повязка. Причем не тряпица какая-нибудь, а словно нарочно сшитая - плотный черный кругляш и две аккуратные тесемочки.