— Хорошо поработали! — прокомментировал служитель.
Манкузо склонился над покойником. Несмотря на заморозку, он почувствовал запах: пахло шашлыком. Лицо мертвеца не было похоже на то, каким оно было при жизни. Но все же несомненно принадлежало Рольфу Петерсену. Манкузо набрал побольше слюны и смачно плюнул в это ненавистное лицо.
— Боже! — с отвращением промолвил служитель и потянул простыни.
Брауэр стоял поодаль, с бледным лицом, и его, казалось, вот-вот стошнит.
— Как вы напали на след? — спросил Манкузо.
— Нам позвонили и сообщили адрес,— ответил тот, как будто речь шла о самом пустячном деле.
Служитель задвинул носилки и захлопнул дверь холодильника.
— Но кто звонил?
— Он не назвался.
— Кончай пудрить мне мозги. Не станете же вы выезжать с группой захвата по чьему-то анонимному звонку. Так, вдвоем-втроем — это еще бывает. Но не с целой же группой!
Брауэр пригляделся к Манкузо. На его лице заиграла подленькая ухмылка, и Манкузо понял, что ответа ему не дождаться.
— Пошел ты ко всем матерям, понял?! — И Манкузо, развернувшись, вышел из мертвецкой.
ПОНЕДЕЛЬНИК
15 августа, 1988
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ
5.30.
Салли проснулась и тут же вспомнила: ее портрет в полиции. Рисунок фоторобота. Она его не видела, но знала — он существует. Теперь она по-настоящему испугалась.
Телевидение уже показало этот портрет. Его увидели двадцать миллионов американских семей. И сейчас эти миллионы думают: кто она, не встречалась ли она им. И сотни, тысячи полицейских усиленно ищут ее. Давно, очень давно она так не боялась. Однажды в Кабо-Грасиас-а-Диас насильник приставил пистолет ей к виску. И предложил помянуть его, когда она предстанет перед Богом. Даже тогда она не была напугана до такой степени.
Стояло раннее тихое утро, а она лежала в постели, судорожно схватившись за подушку, прижимаясь лицом к ней, такой мягкой, такой пушистой. Словно подушка могла стать спасением. Потом Салли подумала о Терри: уж его-то она наверняка потеряла.
Она отбросила одеяло и спустила ноги. В комнате было прохладно и сыро. Салли повела плечом, и желтая ночная рубашка, соскользнув, мягко упала на пол. Она прошла в ванную, пустила холодную воду и выдавила зубную пасту. Но от запаха мяты ее затошнило. Вот так в это промозглое утро стояла она посреди ванной голая, спина и ягодицы покрылись гусиной кожей. Руками схватилась за край белой фарфоровой раковины, но тошнота откатила. Да, ее обложили. Но она позаботится о себе, вырвется из этой ловушки.
Однако прошло немало времени, пока дыхание ее выровнялось и голова перестала кружиться. И еще больше, пока страх отступил.
Странно. Странно, что не звонит телефон. Она ощутила странную пустоту — день начался без звонка Криса. Но потом, когда Салли приняла душ и оделась, до нее дошло: звонков Криса больше не будет. Она ясно почувствовала это по его голосу прошлой ночью. Да, ситуация изменилась.
Сейчас Крис живет в доме для гостей. Он пишет пресс-релизы для Терри и присутствует вместо нее на регулярных брифингах для прессы в 15.00. Он отвечает на звонки и собирает информацию от Бена, Кэтрин, Дэна, Барбары и Руна. Именно Крис теперь, после прокуренных ночных заседаний, остается хлебнуть виски у камина, подбить итог выигранным и проигранным позициям прошедшего дня, достигнутым целям, подсчитать исчерпавшие себя или возобновленные контакты. Возможно, он всегда именно этого и хотел, потому так истово следовал всем ее указаниям, был так внимателен к ней. Он учился ее стилю, ее мастерству, потому что всегда имел одну цель: занять ее место в штабе Терри, в его жизни.
Она взглянула на себя в зеркало. Волосы стянуты назад, темные очки, широкие поля низко надвинутой на лоб панамы — Салли едва узнала себя. Другая, чужая женщина — решительная, целеустремленная. Швейцар нес ее багаж, а Росс ждал в коридоре.
— Вы спали? — спросил он.
— Вроде того.
Он подошел, взял ее за руку.
— Посмотрите на меня,— попросил он.— Посмотрите на меня, Салли.— Когда наконец она сделала это, он сказал:— Не жду, что вы простите меня. Но хоть поймете.
В его глазах была боль. И жалость. Но она боялась поверить ему.
— Я здесь по работе,— сказал он мягко,— но я попытаюсь так устроить свои дела, чтобы помочь вам. Я вел себя бестактно. Я был неправ.
Салли ступила на лестницу. Вниз, вниз.
— Я хочу, чтобы вы мне верили,— сказал он.
Они вышли вместе в холодное утро. Росс дал носильщику доллар, и, пока тот разглядывал купюру, оба скользнули в такси. Росс все время смотрел на нее. Когда они повернули на Коллинз-авеню, Росс заговорил:
— Маскируемся?
— В полиции есть фоторисунок женщины, что была тогда в баре гостиницы "Четыре времени года".
Росс остолбенел:
— Что? Кто был?
— Прошлой ночью я слушала новости. Как думаете, мы сумеем найти вашингтонскую утреннюю газету в аэропорту?
Он посмотрел на часы.
— Так рано? Вряд ли.— Наконец-то он разобрался, в какой тревоге живет сейчас Салли.— А, не волнуйтесь,— успокоил он.— Эти рисунки гроша ломаного не стоят. К тому же хорошенькую женщину всегда трудно написать.
— Спасибо…— сказала она.— Дэйви, что же мне делать?
— Делать? Подождать, оглядеться. Залечь на дно. Сможете?
— Полагаю, должна.
— Через несколько дней случится другое преступление. Или еще что-нибудь. И все забудется.
— Вы в самом деле верите в это? Или просто хотите меня успокоить?
— Честно говоря, и то, и другое.— Он потянулся к ней, взял ее за руку.— Я все сделаю, что смогу. Только бы помочь вам.
В его порыве прозвучали сочувствие, нежность. Он был милым, мягким человеком. Но он должен выполнить свою работу. Она поняла его лучше, чем он мог даже вообразить. В иное время, при иных обстоятельствах все повернулось бы иначе. Но события отрывали их друг от друга. Как не однажды уже случалось в ее жизни.
Она сидела в такси и смотрела, как на фоне розового утреннего неба мимо скользил длинный серый ряд отелей. Она летела назад, в неизвестность. Назад! Схватиться за соломинку… Только когда "ПанАм-727" оторвался от взлетной полосы, Салли взглянула в иллюминатор на расстилавшуюся внизу зеленую равнину Эверглейдс. Она вспомнила Карлоса Фонсеку. Он стоял на коленях на дощатом полу и молился, перебирая четки.
Она вспомнила их ночи при свете свечи, когда луна уже покинула небосвод, а он все рассказывал ей своим мягким проникновенным голосом повесть собственной жизни. С самого начала, с рождения. Незаконный сын кухарки и управляющего, он появился на свет в саманной хижине на одной из сомосовских ферм в 1935 году. То есть через год после убийства Сандино. Фонсеке на роду было написано стать сельскохозяйственным рабочим. Но когда ему исполнилось пятнадцать, мать послала его учиться в среднюю школу в Матагальпу, которая называлась Институте Насиональ дель Норте — Северный Национальный институт. Легенда о Сандино жила среди людей в тех местах. И Фонсека тоже поверил в этот образ: маленький человек в чересчур большой (галлонов на десять) шляпе. Отец Сопротивления — Эль Падре де ла Ресистенсиа. И святой. В школе Фонсека встретил Томаса Борхе и Сильвио Майорхе. Марксизму он учился у двадцатидвухлетнего Хосе Рамона Гиттереса. Последний изучал социализм в Гватемале. Все вместе они основали революционную студенческую газету.
Салли сидела на полу на одеяле, подобрав под себя ноги. И чем больше слушала, тем больше раздумывала о своей комфортной жизни в Мемфисе. Сперва детский сад, потом колледж — вся жизнь спокойно вела ее наверх. Пока она не встретила Фонсеку, Салли считала себя борцом с буржуазными предрассудками, этаким бунтарем. В самом деле: бросить изучение экономики ради того, чтобы стать медсестрой. Предпочесть университету, ученой степени — Корпус мира. Санта-Амелию — билету домой. Но, вслушиваясь в повесть его борьбы, она осознала: все, что у нее было, было ей дано кем-то. Все ее планы — кто-то строил за нее.