Когда она училась в четвертом классе и была младшим скаутом, Фонсека поступил в Независимый университет в Леоне. Шел 1956 год. Там он вновь встретился с Борхе и Майорхе. Издавал студенческую газету "Эль университарио", бичевал правительство. После убийства Сомосы троих друзей среди сотен других левых студентов арестовали. Фонсеку избивали бейсбольными битами, его обмотали веревкой и стягивали до тех пор, пока он не потерял сознание.
Он рассказывал об этом спокойно, без всякой жалости к самому себе. При мерцающем свете свечи Салли могла разглядеть рубцы былых ран на гладкой коже его рук. Его столько раз брали и столько раз били, что он заключил джентльменское соглашение с болью. Он не мог не считаться с ней. Но и она не имела власти над его душой.
Боль. Били и допрашивали, допрашивали и били. Без конца целый месяц. Потом его выпустили, а социалистическое подполье оплатило ему дорогу в Москву, где он учился в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы и писал свою книгу.
Следующим откровением явилась Куба.
Фонсека поехал туда в 1959 году, как раз когда Кастро сверг Батисту. Богачи бежали. Большинство ни с чем, в одной одежде. Кастро закрыл отели, которыми владели янки, прихлопнул казино, снес бордели. Везде развевались флаги 26 июля. В президентском дворце Кастро и Че и вооруженные мужчины в форме защитного цвета смеялись, пили червезу, спорили о будущем своей родины. История ленинской революции, которую в Москве изучал Фонсека, вдруг ожила в лицах. А его самого превознесли до небес. В 1960 году в Гондурасе он снова встретил Борхе и Майорхе. И сформировал Сандинистский фронт национального освобождения. Именно СФНО спустя двадцать лет катапультировал последнего Сомосу из его кресла.
А пока Салли слушала и благоговела. Получая информацию из первых рук, она начинала понимать: то, что американские газеты называли "грабеж", "угон самолетов", могло являться эпическим подвигом. Ее собственные идеалы от этого обесценивалась. И себя она ощущала глупой и наивной.
Та неделя с Фонсекой стала для нее точкой отсчета всей последующей ее жизни. Салли увидела в истинном свете и Корпус мира, и хнычущих друзей либералов: все обман, все притворство. Фонсека стал ее любовником. Фонсека воодушевил ее.
Когда Фонсека обедал с Салли в доме Кристины Браун в Кабо-Грасиас-а-Диас, он был уже в бегах от полиции трех стран. Он еще долечивал кровоточащие раны — последствия допроса с пристрастием в костариканской тюрьме. А ночью он лежал голый на полу, на матрасе, и читал при свече, пока Салли разминала ему узкие бедра, растирала их маслом. Иногда читал вслух из написанного им самим. Как ей нравилось это, особенно его стихи. Он писал не на классическом испанском, которому обучают в университетах, но на потрясающем сельском диалекте, богатом сленгом и живыми метафорами. Одну из его поэм Салли старательно перевела на английский. Только кусочек остался в памяти, спустя столько-то лет.
Когда же целительное масло теплом растеклось по его телу, когда замерла на ночь гавань, когда под высокими звездами смолкли смех и гитара, а свеча совсем оплыла и превратилась в черный огрызок, и только лунный свет лился сквозь незастекленное окно,— вот тогда… Он положил ее на бок, и тоже растер ее бедра целительным маслом, и вошел в ее плоть. Она не чувствовала тяжести мужчины, это было словно любить во сне. Или на расстоянии. Миллионы миль отрезали ее от Мемфиса и Америки, чужим и далеким казалось ей все, что было до того в ее жизни. Ей было двадцать тогда. Она страстно любила его…
Самолет карабкался в небо Майами. Салли сидела в кресле, чувствуя, будто сила земного притяжения давит и гнетет ее. Салли поднялась, сбросила привязной ремень: она не сдастся. Жестокий и могущественный Вашингтон ее не сломит.
7.10.
Лу Бендер быстро нашел в "Балтимор сан" искомое сообщение. Заголовок в две колонки на первой же странице:
ТРИ СМЕРТИ В ОГНЕННОЙ ВСПЫШКЕ.
ВЫСТРЕЛЫ ПРОЗВУЧАЛИ НА САУТ-САЙД.
Типичная полицейская история о том, как группа захвата вышла на одного подозрительного мужчину и попала в переделку. Лу изучил статью досконально. Возникло предположение, что это известный террорист. Опознать его, однако, не удалось, так как взрыв испепелил тело и одежду. Полиция занята поисками останков, дабы установить его личность. В статье приводились слова присутствовавшего там офицера: "Мы его не опознали. Может, никогда и не опознаем".
Адмирал Уильям Раух сидел у себя дома за столом и завтракал. В руках он держал тот же полицейский отчет, когда зазвонил телефон спецсвязи.
— Твоих рук дело? — спросил Бендер.
— Не важно. Я не отдавал никаких распоряжений. Но сработало! Делу конец.
— Что сработало?! У нас нет ничего, кроме трупа. И только мы с тобой знаем, кто это. А как, черт возьми, сообщить об этом?
— Ладно, ладно, — сказал Раух, все еще хорохорясь.— Я допускаю, что мы тоже небезупречны.
— Черт бы тебя подрал, — сказал Бендер, его гнев шел по возрастающей. — Мы упустили шанс связать его с убийством Мартинеса, показать Ортеге фигу и покончить с фэбээровским расследованием.
— Лу, я с этим управлюсь.
— Как?
— Положись на меня. Через денек-другой мы сперва намекнем, что нам все известно. Потом проведем баллистическую экспертизу оружия.
— Какого оружия?
— Винтовки, из которой стреляли в Мартинеса.
— А если была другая?
— Ну… тогда у нас есть заключение дантиста.
— Как, черт возьми, оно свяжет его с убийством?
— Лу, пожалуйста. Успокойся. Все будет улажено.
— Черт бы тебя взял! — сказал Бендер и швырнул трубку. Он был зол больше на себя, чем на Рауха. Знал ведь антипатию Рауха к ФБР. Но считал это даже преимуществом. А теперь их безумная неприязнь друг к другу угробила все шансы выследить Петерсена, связать его с убийством Мартинеса и тем самым сломать хребет Истмену. Чтобы тот забыл свои требования передать расследование в конгресс.
Лу Бендер опустился в кресло, уставился на телефон. Ясно, Раух должен уйти. А Бендеру в будущем предстоит быть поосторожней в выборе союзников. Не следует ему забывать тот урок, что не однажды преподал ему Вашингтон:
ЛЮБОВЬ НЕ БЫВАЕТ СТОЛЬ СЛЕПА, СКОЛЬ НЕНАВИСТЬ.
7.40.
Стив Чэндлер сделал удачный ход. В отделе новостей своей программы "Тудей" он собрал вместе Лютера Гаррисона и спикера Чарлза О'Доннелла. И они вынуждены будут, да-да, отвечать на требование Истмена провести расследование в койгрессе.
Чэндлер выпил бумажный стаканчик кофе, наблюдая по монитору, как два седовласых политика пытаются разместить свои толстые зады в неудобных кожаных креслах вашингтонской студии "Тудей". Через микрофон он слышал, как шуршат их галстуки, слышал перешептывание. Примечательно: двое столь умудренных мужчин сидят в телестудии с микрофонами, спрятанными в их одежде, и лишь потому, что они не в эфире, уверены, что никто их не слышит.
— Покончить бы с этим поскорее, мне надо обратно в Капитолий,— говорил Гаррисон. — Когда припрется О'Брайен?
— Думаю, часов в десять, — отвечал О'Доннелл.
— Чтоб у этого сукина сына были ответы. А если начнет вилять, я ему…
— Дойдет до дела, тогда будем думать, Люк.